достраивался. Центром же сосредоточения строительных эшелонов стали районы Обуды, Зугло, Чепеля, Ракошполатан, Нового Пешта, Бекашмедер и Кебанья.

Клаус Шебетшен в августе семьдесят четвертого возводил свои корпуса в Обуде, там я его и увидел впервые на строительной площадке. Если Келенфельд — это юго-восток, то Обуда — Старая Буда — юго-запад Будапешта. Эти два района разделяют несколько мостов по Дунаю и... много веков! Ибо Старая Буда — это историческая колыбель города.

Наверно, трудно встретить строителя, которому была бы безразлична история района, создаваемого его рабочими руками. А если сегодняшнее и прошлое в таком районе удивительно красочно переплелось и выражено в различных архитектурных формах, в сохранившихся памятниках старины, уходящих ко временам Римской империи, то уж и подавно такая история не может оставаться незамеченной. И уж в той или иной степени для разных людей, но все же существенно для каждого эта история излучает своего рода духовную эманацию, создает определенный рабочий настрой своей архитектурной индивидуальностью и неповторимостью.

О Старой Буде мне рассказывал, естественно, не только Клаус или начальник «панельно-производственной единицы» Легенди Йожеф, Тот Лайош, референт по делам рабочего соревнования, или же руководитель всего домостроительного предприятия Янош Кишвари.

Многое я видел сам с высоты девятого этажа монтируемого Клаусом дома, гуляя по площади Флориан — торговому центру Обуды, проспекту Верешвари, площади Фе, улице Корхаз, где именно и сохранились старые, деревенского вида, узкие улочки с низенькими домами, с их своеобразной романтикой, витающей в этих музейных реликвиях прошлого.

Только сто лет назад Обуда соединилась с Пештом и Будой в один город Будапешт, правда, еще долго оставаясь бедной и провинциальной окраиной. Это слияние трех частей в многокрасочном архитектурном выражении особенно отчетливо видишь, скажем, с моста Арпад, с острова Маргит или с широкой, с высокими бетонными парапетами набережной Дуная.

Но, кроме того, в Обуде есть еще и седая древность, представленная прежде всего знаменитым Аквинкумом — римским поселением в первом веке нашей эры. Сейчас на месте Аквинкума музей с остатками древних сооружений — форума-базилики, крепостных стен, мощеных улиц, римских бань, канализации и водопровода.

Римские бани можно увидеть и на площади Флориан в небольшом подземном музее, а на улице Надьсомбат — руины амфитеатра военного города, построенного во II веке и одного из крупнейших из созданных римлянами вне Италии.

А рядом с этой памятью о древнем мире память о прошлом веке — хоть и старенькие, но еще очень привлекательные, уютные, прохладные, не похожие друг на друга корчмы «Хид» («Мост»), «Вашмачка» («Якорь»), «Поштакочи» («Почтовая карета»). Они привлекают посетителей, особенно туристов, и по сей день.

«Приезжайте в Старую Буду на вкусную лапшу с творогом, музыка играет, на столе вино. И только здесь можно хорошо выпить. После первого поцелуя увидишь, как хорошо в Старой Буде».

Это слова из популярной в Будапеште песенки. Ее любит петь и Клаус. Это он вспомнил о романах венгерского писателя Круди Дьюла, который с особой любовью воспевал Обуду, жизнь и быт здесь в былые времена.

Да, удивительное это место в Будапеште! Оно являет как бы сразу несколько своих обликов, а все вместе они связывают воедино едва ли не всю историю одного из древнейших городов.

Клаус работает здесь уже два года. Он испытывает к Обуде особое чувство, которого у него не было ни в Келенфельде, ни в Ладьманьоше, ни на площади Уйвидек, ни в Пеште, где он построил много домов и гостиниц. А что это за чувство? Пожалуй, влюбленной гордости, которая тем прочнее, чем выше удовлетворение от сознания того, что новейший облик этого уголка старой Европы создает сейчас его «панельно-производственная единица», сам он и бригада.

Строительная площадка, где рядом высилось несколько панельных десятиэтажных домов, видны бетономешалка, подсобные помещения, рельсовые пути, панелевозы, с которых кран разгружает панели, и они плывут в воздухе, покачиваясь на стропах, словно раскрашенные каменные кубики, листы и гармошки лестничных маршей — все это в общем-то ничем не отличается от таких же площадок, скажем, как у Копелева или Суровцева, в нашей родной Москве.

Да и не должно отличаться, ибо «панельно-производственная единица» — это, по сути дела, аналог того, что в Москве именуется строительным управлением, таким, как у Масленникова или Ламочкина. А поэтому и построено оно по технологии наших домостроительных комбинатов, чью суть, как известно, можно выразить в трех ипостасях — типовое здание, индустриальный поток, почасовой график.

Есть в производственной единице и свой завод, целиком на нее работающий, и построен он по советскому проекту. Проект этот продиктовал и тождественные связи стройки и завода, здесь оформленные специальным договором. И если есть тут разница, то только в мелочах: в Москве, скажем, Копелев или Суровцев связывается по радиотелефону с главным диспетчером комбината Стариковским, а тот уже с заводами, Клаус же сам вызывает по радио сотрудника предприятия, отвечающего за отправку строительных деталей.

За сердитой перепалкой по радио я и увидел впервые Клауса. Разговаривая, он легко постукивал топориком по деревянной стенке будки. Может быть, это помогало ему сдерживаться.

Дело было в том, что еще вчера он сообщил на завод: бригада на десятом этаже, нужна крыша. Ее сегодня привезли, но другого цвета, черную, а не красно-белую, которая нужна этому корпусу.

Следовательно, неизбежен был простой часа на два-три. В Будапеште расстояние от Обуды до окраин Адьялфельда хоть и не такое большое, как от Пресни до Ивановского или Теплого Стана, но тоже порядочное.

Я заметил, что там, где действует одна технологическая система, становятся похожими трудности и проблемы, которые надо преодолевать.

— Это так, — согласился Клаус. — Хуже нет простаивать из-за чужих ошибок. Вина не твоя, а начальство все равно требует план и за это бьет тебя по голове. Ты бригадир, этим все сказано!

Он с силой вбил топорик в стену, словно бы поставил точку, высказав наболевшее и вместе с тем как бы от одного этого жеста преодолев в себе минутное раздражение. Теперь он улыбнулся — спокойно, мягко, быть может, чуть застенчиво. Вот это, видно, было его постоянное, то главное, что определяло «рабочее состояние» его души.

Клаус высок ростом, строен, с седыми висками и рановато посеребренной головой, что особенно выделяло густой, «строительный» загар его лица с приятными и правильными чертами. Я видел на какой-то фотографии его черноволосым. Клаус ответил мне с улыбкой, что темные волосы у него когда-то действительно