– Уяснил, – вздохнул я. И, не испытывая больше терпение куратора, быстренько убрался из приемной и спустился во двор. Только облокотился на внедорожник, и появился тащивший объемную спортивную сумку Виталий.

Я забрался в автомобиль, и к нам сразу присоединилась давешняя парочка охранников. На меня они глядели без всякой приязни, и немудрено: наверняка от Грачева вчера досталось.

А чего дуться? Сами виноваты, раззявы.

Умею заводить друзей, этого у меня не отнять…

Внедорожник выехал за ворота, я переложил сумку себе на колени и принялся проверять снаряжение. Убедившись, что все на месте, набил два магазина, прицепил кобуру с «макаровым» на пояс и рассовал по карманам мелочовку. А когда убрал в рюкзак чемоданчик бласт-бомбы, обрез и подсумок с начиненными серебром патронами двенадцатого калибра, то оказалось, что мы уже прибыли на место.

Виталий припарковал автомобиль за квартал до вокзала; я выбрался на улицу, закинул рюкзак за спину и хмуро глянул на присоединившихся ко мне охранников:

– Дальше сам.

Те только головами покачали. Плюнул на них и зашагал к пешеходному переходу, парни немного поотстали и двинулись следом. Виталий сделал нам ручкой и остался курить рядом с внедорожником.

Чувствуя, как буравят спину напряженные взгляды конвоиров, я остановился на светофоре и вдруг поймал себя на мысли, что категорически не хочу лезть в привокзальный сверток.

С чего бы это? Ведь был там три дня назад – и ничего. Нормально все прошло. В «пузырь», правда, чуть не засосало, так умней буду. Нет повода для беспокойства. Вроде как.

И, взяв себя в руки, я решительно зашагал по пешеходному переходу. Привычным движением толкнулся через границу свертка и… залип, будто угодивший в смолу муравей. Пространство сминалось и тянулось подобно полиэтиленовой пленке, и проникнуть в аномалию никак не получалось, хоть и рвался туда изо всех сил.

Я дернулся вперед – раз, другой, третий, – поднатужился и только тогда вывалился в сверток. Хорошо так вывалился, с высоты метра в полтора.

Но падение – ерунда. Да и рыхлый снег удар смягчил.

Снег? Хм… и здесь зима.

Поднявшись на ноги, я огляделся по сторонам и обнаружил, что в отличие от прошлого раза провалился в сверток аккурат посередине привокзальной площади, неподалеку от каменного монумента. Точка перехода сместилась метров на сто, поэтому и прорваться сюда в этот раз оказалось столь непросто.

Но прорвался – и ладно.

Застегнув штормовку, я скинул рюкзак в липкий, мокрый снег и достал из него обрез. Прицепил на пояс подсумок и, дернув липучку, на всякий случай открыл доступ к верхним рядам патронов. Затем вернул адскую машинку обратно за спину и зашагал к вокзалу.

Ходу, ходу, ходу.

А то простыну. Погодка здесь сегодня еще та. Даже не верится, что в прошлый раз летнее солнышко светило. Самая натуральная зима, блин, даже на плечах и голове памятника настоящие сугробы выросли.

И не только на памятнике…

Я досадливо глянул на облепленные снегом кеды, матерчатый верх которых моментально промок, и больше для самоуспокоения потряс сначала одной ногой, потом другой. Без толку.

Уже по щиколотку намело, а снегопад и не думает прекращаться, наоборот, все сильней влажные хлопья с затянутого тяжелыми тучами неба сыплются. Свинцовые облака растеклись от горизонта до горизонта, а над центральным куполом вокзала они медленно закручивались в гигантскую воронку, один вид которой вызывал нервную дрожь.

Да уж, легкой прогулки точно не получится.

Стряхнув оцепенение, я вновь потряс ногой, и вдруг за спиной раздался странный клацающий звук. Крутнулся, вскидывая обрез, – никого и ничего.

И только тут от вокзала донесся раскатистый хлопок.

Стреляли?! По мне?!

Твою мать!

Все эти мысли пронеслись в голове со скоростью молнии, а уже в следующий миг я рванул наутек, прямиком к недалекой громаде памятника.

Бах! – что-то шибануло в спину, бок обожгло огнем, и меня швырнуло в снег. Успев сгруппироваться, я кувыркнулся через голову, вскочил на ноги и вильнул в сторону.

Клац! – впереди взметнулся фонтанчик снега, а через долю мгновения докатился приглушенный снегом звук выстрела.

Мимо!

До постамента – десять метров. Проскальзывая на раскисшем газоне, я взбежал на небольшой пригорок, пригнулся… и резкий толчок промеж лопаток сдернул меня с полуметрового бордюра. Скорчившись на снегу, я скрипнул зубами от раздиравшей правый бок боли, завел руку за спину, и пальцы сразу наткнулись на теплую липкую жидкость. Посмотрел – кровь.

Подстрелили, суки. Но кто?

Впрочем, неважно. Важно другое – если останусь лежать за бордюром, обойдут и прикончат с безопасного расстояния.

Сам бы так поступил. И, значит, надо уносить отсюда ноги.

Вытащив из аптечки шприц с обезболивающим, я воткнул иглу неподалеку от раны и до упора утопил поршень. А потом какое-то время просто глотал падавшие на разгоряченное лицо снежинки, дожидаясь, пока утихнет пульсирующая в боку боль.

И боль утихла. А вот кровь горячей струйкой так и продолжила бежать по коже, пропитывая футболку и джинсы, и пришлось запихнуть под одежду индивидуальный пакет.

Чтоб вас всех!

Выругавшись, я приподнял голову, огляделся и понял, что ситуация даже хуже, чем представлялось поначалу.

Побегу к выходу из свертка – словлю пулю. Останусь лежать, исход будет ровно тем же самым. Либо подстрелят, либо от кровопотери загнусь.

И что остается? Хоть что-то да остается ведь?

Остается – ага…

Спасший меня бордюр особых возможностей для маневра не оставлял. С одной стороны памятника он резко обрывался уже метрах в десяти; в противоположном направлении хоть и тянулся дальше, но там его высота постепенно шла на убыль, и под конец пришлось бы пробираться ползком.

Ладно, снегопад усиливается – может, и получится незамеченным из зоны обстрела выбраться.

Осторожно перевалившись на живот, я не без труда поднялся на четвереньки, подтянул к себе дробовик и немедленно уткнулся лбом в снег, когда с новой силой вгрызлась в потроха колючая боль. Судорожно всхлипнул, через силу переставил одну руку, затем другую и понемногу, потихоньку начал под прикрытием бордюра перебираться к видневшимся неподалеку трамвайным вагонам.

Оставляя за собой кровавый след, я кое-как преодолел метров тридцать, дальше пришлось лечь на мокрый снег и ползти. И сразу стало темно. Темно, темно, темно – лишь ослепительные лучи прожекторов вспыхивали синхронно с рвавшей бок болью.

Темень – холод – забытье. Свет – боль – забытье.

И так по кругу, постепенно сливаясь в мельтешение стробоскопа.