сделал его своим, а она разрушила мир Учителя. Растоптала, как игрушку, изящным тонким каблуком. Он – мировое светило, ученый, лучший теоретик и учитель, напыщенный и надменный, готов был воду пить из рук юной, тонко-звонкой черноволосой ведьмы, а она легко отдала свое сердце его ученику – мальчишке, которому оказалась не нужна и чей разум уже отравили мысли о славе, величии и мести.

Они были похожи на цепь, чьи звенья связаны друг с другом: он любил мать, Грохан любил мать, мать любила отца, а отец любил кого угодно, но не мать, и только Грохана почитал как великого учителя. Но все заканчивается. Теперь он с детства впитывал простую истину – любовь – досадное препятствие, усложняющее жизнь и делающее несчастным любого, кого она заденет своим черным крылом. От нее нужно избавляться, и он избавился, стоило ему повзрослеть и вернуться домой из школы. После выпускного, по сути, превратившегося в побег для всех, кто еще волновался за свою душу. Он-то знал, что торопиться некуда и что есть тот, кто задержится отдуваться за всех. Ноэль был достаточно благороден и глуп, чтобы остаться после того, как его сокурсники дали деру. Он же бежал со всеми, но в его спешке была особая причина. Он повзрослел. Узнал все, что требовалось, и был почти готов к тому, чтобы принять наследство, оставленное ему отцом, и закончить то, что тот не успел, – подчинить себе весь мир. И все же существовало то, что делало его слабым. А он не мог позволить себе ни одну из слабостей. Не любовь уж точно. И он спешил избавиться от этой досадной преграды.

Оно того стоило. Он первый раз увидел одобрение в глазах матери. В ее кристальных, прозрачных глазах колыхнулась гордость, когда он ловко перехватил узкий тонкий клинок. Слишком ловко для такого «тетехи» и «рохли», как он. В ладонь удобно легла рукоять стали, заговоренной особым заклинанием, которое он составил в школе. Теперь он подобно отцу сам мог создавать свои собственные, блестящие, смертельные проклятия. Это заклятье было уникальным, составленным с любовью и особым прилежанием. Оно способно было уничтожить даже такую могучую ведьму, как мать.

– Я люблю тебя, мама, – улыбнулся он ей так же ровно и ласково, как умела это делать она, скрывая за спокойствием свою темную бушующую сущность. – Спасибо за то, что помогла понять…

– Я люблю тебя, сынок, – кивнула она, и он, не медля больше, вогнал стальную иглу в ее сердце. – Мой сын… – вскипела гордость на ее губах кровавой пеной и плеснула на него жидким огнем из светлых, весенне-прозрачных глаз. – Мой… Готов… Силен… Лучший…

Материнская гордость остыла, но навсегда осталась в остекленевших глазах матери. А он, даже избавившись от необходимости слышать о том, как хорош был его отец, понял, что, убив, не освободился, а лишь еще больше повязал себя, ибо теперь обратной дороги для него не было. Голос матери поселился в мозгах. Напоминал о том, что ему должно делать день за днем. Шептал: «Раз-два-три-четыре-пять», как когда-то в детстве, и наполнял темной тревогой и нетерпением. Желанием снова и снова чувствовать на руках теплую, густую, благоухающую кровь. Мать ушла, но осталась с ним его проклятьем. Вечным напоминанием о том, что он всегда будет один, потому что будет убивать всех, кто что-то да значит для него. Даже лучшего друга. Особенно лучшего друга.

– Уже скоро, мама, – отсалютовал он узким заговоренным клинком по направлению к прозрачной, хрустальной витрине, где, покорно свесив руки вдоль истлевшего платья и склонив наконец голову, внимала ему она. Он сохранил ее на память, да и потом, теперь она больше не говорила ему о том, как велик был его отец. Теперь она слушала только его. – Я все сделаю как надо…

Надвинул на лицо капюшон, запахнул просторный плащ, скрывая грузную полноватую фигуру, и отправился на поиски тех, кто служил его отцу. Ему нужна была свита и армия. Деньги и чужая глупость. Сэр Дидрик подходил для этого идеально. Его богатство и страх, который внушал ему когда-то отец и который всколыхнулся с новой силой, стоило упомянуть его имя и признаться в родстве, были идеальным сочетанием. А еще в поганом пауке клокотала ненависть, подобная той, что раздирала его собственное сердце. Но, как бы то ни было, он давно научился смирять бешеный ток крови и принимать безразличный вид, а сэра Дидрика его темные страсти мучили и разрывали так очевидно, что приходилось прилагать усилия, чтобы не расхохотаться.

– Так как, говорите, ваше имя? – быстро и колко глянул на него сэр Дидрик, стоило им расположиться у камина в огромном гулком зале замка на краю Красного леса. Он прислушался: даже отсюда можно было слышать стоны и горестный шепот магов-неудачников. А впрочем, сэр Дидрик явно ничего такого не слышал.

– Я не называл своего имени, – усмехнулся он, точно зная, что темный плотный плащ и искусное заклятие безразличия, наложенное у входа в замок, сделают его лицо неузнаваемым. – Оно вам не нужно.

– А как я могу быть уверен, что вы тот, за кого себя выдаете? – недобро прищурился сэр Дидрик.

– Никак, – пожал плечами он и, уловив движение за спиной, не глядя вскинул руку. Четверо констеблей из личной охраны сэра Дидрика рухнули на пол как подкошенные. Он поднялся со своего места и, не обращая внимания на побелевшего хозяина замка, щёлкнул пальцами. Раздался хруст костей и жуткие крики, и через секунду у всех четверых были свернуты шеи.

– Вы их убили, – прошептал очевидное сэр Дидрик, пока он садился обратно на свое место и пониже натягивал капюшон.

– Но вы же хотели убедиться в моих силах, – рассеянно повел плечом он. Взгляд сэра Дидрика заледенел.

– Хорошо, чего вы хотите? – вздохнул он и принялся делать то, что делал всегда. Торговаться. – И чего мне это будет стоить?

Он помолчал, глядя на яркие всполохи огня и припоминая, как горел дом за его спиной, когда он окончательно простился с прошлым и с застывшей в хрустальной витрине матерью.

– Я хочу все, – сказал он абсолютно честно. – И вам от этого будет сплошная выгода. Но мне нужно мясо. Человеческое мясо. Много мяса.

Он не смотрел назад, тем не менее по шороху и бряцанию за спинкой кресла, да еще по тому, как расширились от ужаса глаза собеседника напротив, понимал, что его заклятие работает превосходно и мертвые встают за его спиной.

– Раз-два-три-четыре-пять… – обронил он с усмешкой. – Кто не спрятался, я не виноват…