начальника тюрьмы. Ну не то чтобы сразу. Но с очень быстрой перспективой. Сначала, конечно, обучение, потом практика, потом зам, потом начальник. Почти сразу.

Это неплохо. Представьте себе: мальчик или девочка уезжают из своего маленького городка учиться на философа в Париж. Как и тысячи других мальчиков и девочек. И кем он/она будут работать потом в Париже? В Макдональдсе? А ближе к окончанию учёбы им предлагают вернуться в родные места начальником. С перспективой диссертации «Дуализм, диалектизм и экзистенциализм в правоприменительной практике отбывания наказаний в местах лишения свободы северо-запада Французской республики».

Вот с такой девушкой я познакомилась в тюрьме Орво, это исправительное учреждение для несовершеннолетних — мальчиков и девочек. Трудные подростки, девиантное поведение, всё понятно. Нет датской чистоты и датского порядка, но в остальном примерно так же: одноэтажные домики, у каждого своя комната, есть школа и спортзал, выходить особо нельзя. У директрисы стиль «я тут менеджер-яппи». Это для Франции совсем не характерно. Впрочем, правительство и стало привлекать в пенитенциарную систему молодых-яйцеголовых как раз для того, чтобы побороть нечто вроде кумовства в тюрьмах. Ведь кто сидит в тюрьмах в небольших городках? Местные жители. А кто работает в тюрьмах? Местные жители. Два мужичка сидели вместе в винограднике, попивали своё анжуйское, а завтра один сидит, другой сторожит. Потом снова анжуйское в винограднике.

И вот это всё примерно так и остаётся — кроме той тюрьмы для подростков, где никаких признаков кумовства обнаружить не удалось.

Две вещи во французских тюрьмах поразили меня наповал: дороги и собаки.

«Дороги» — это так называемая межкамерная связь. Через решётки и через окно пробрасывается верёвка, часто самодельная, конец верёвки добрасывается до соседней камеры. А оттуда в другую. По этим дорогам ходят записки (малявы), мобильные телефоны, всякое насущное. С дорогами тюремщики обычно борются, обрывают их, наказывают, стараются изымать предметы, из которых можно сделать верёвку, но ведь её можно сделать примерно из всего, так что оборвёшь дорогу — а ночью она снова наведена.

В женской тюрьме в Ренне я дорог не видела, да и зачем они? Женщины и так между собой свободно общаются. В тюрьме для подростков я видела следы чего-то, похожего на дорогу, а может, это просто мусор валялся. Тоже большого смысла тут в дороге я не увидела. А вот в мужских тюрьмах — что в Париже, что в провинции — дороги были повсеместно. И открыто. Тюремщики вполне демонстративно делали вид, что их там нет.

Увидев это впервые, я попыталась сообразить: а мне-то как реагировать? Сказать: «Вы что, не видите, это же дороги!» — значит, заложить, нет, это не наш метод. Вместе с ними делать вид, что я не вижу дорог? Тогда я не узнаю причину, по которой тюремщики их не видят.

Решила подождать и спросить не начальника тюрьмы, а кого-то более расслабленного. И вот в какой-то очередной тюрьме, подальше от Парижа, нас сопровождает развесёлый молодой Марсель. Начальник тюрьмы после ритуальных рукопожатий куда-то слился, и все расслабились окончательно.

Идём с Марселем по тюремному двору — да, висят дороги. И прямо посмотреть некуда, чтобы их не видеть. А, ну вон птичка полетела, хорошо.

— Марсель, кстати, а что это за верёвочки между окошечками? Выглядит так, как будто это межкамерная связь.

Марсель отвернулся от зрелища изо всех сил, хотя это было практически невозможно.

— А в России тоже, наверное, передают в тюрьмы мобильные телефоны, наркотики и всё такое?

— Ога.

— Это ж сотрудники тюрьмы обычно делают.

— Ога, они.

— У нас передать мобильный телефон стоит примерно 800 евро.

— У нас примерно столько же.

— А если телефон отберут, надо будет новый передавать? Ещё раз 800 евро тратить?

— Ога.

— А если сотрудника поймают с запретами, его же уволят и посадят?

— Ога.

— И зачем всё это? Заключённым разоренье на этих телефонах, и у сотрудника крупные неприятности. А мы все из одного города, мы все соседи.

Да понятно, чего тут непонятного-то. Не одобряю, но понимаю. А в Германии во многих тюрьмах разрешена мобильная связь, и в Скандинавии тоже. Где-то запрещена (в более строгих условиях), где-то разрешена. Борются только с наркотиками.

Я даже было собралась сказать по этому поводу речь, но во дворике появился старичок с дивной красоты ретривером. Старичок мило с нами раскланялся и поковылял дальше, к выходу.

— А это ещё кто?

— А это мсье Бонтэ, он приходит сюда со своей собачкой, чтобы заключённые могли погладить её и поиграть с ней. Это, знаете, снижает агрессию и развивает в человеке хорошие качества.

— А он кто?

— Никто. Просто местный житель на пенсии.

— А почему ему разрешается приходить? У нас так нельзя.

— Разве? Ну он член какой-нибудь тюремной НКО. У нас их много. При тюрьмах Франции аккредитовано больше тысячи НКО, и они имеют право посещать тюрьмы.

Фигасе. Впрочем, я же тысячу раз видела, как в тюрьмы приходят монахини с булочками, например. А ещё у меня есть приятель, который входит в иудейскую благотворительную организацию в Париже, в Марэ. Он тоже посещает тюрьмы и поддерживает желающих.

Я его как-то спросила:

— А что, у вас столько иудеев сидит?

Он вздохнул:

— Нет, мы всем помогаем, кто нуждается. Это в основном мусульмане.

Я так и думала.

Парижский райсуд

Мне никогда в жизни в голову не приходила мысль взять и прийти в Париже в суд. Посидеть, посмотреть, послушать. А теперь я так всё время делаю, когда оказываюсь в Париже. И всем советую. Сейчас научу, как это делается и что там смотреть. И зачем.

Приезжайте в Париж и идите на остров Сите. Там увидите Дворец правосудия, не промахнётесь. Если встать к нему лицом, идите налево вдоль фасада. Быстро увидите очередь. Спокойно, это не в суд. Это туристы, которые пришли посмотреть часовню Сент-Шапель (и она невыразимо прекрасна, но помните, что это другая очередь). Там два входа рядом: один — в часовню, другой — в суд. Нельзя