В Преображенском всей гвардии соборе[602] на Спасской улице над боковыми дверями, с правой стороны, размещены, по рисунку архитектора Стасова, следующие запорожские войсковые знаки: двадцать куренных знамен, на простых деревянных древках; три бунчука, длиной каждый четыре с половиной аршина; одна серебряная булава, три с половиной четверти длиной; один серебряный позлащенный жезл, три четверти аршина длиной. Внизу под каждым из этих знаков сделана на табличке соответствующая надпись: «Бунчук Запорожской Сечи и знамена»; «Булава Запорожской Сечи»; «Жезл Запорожской Сечи». Кроме клейнодов, в том же Преображенском соборе находятся еще восемь запорожских паникадил, риза с епитрахилем, шитая золотом и серебром, серебряная позлащенная кадильница, серебряный позлащенный напрестольный крест и одно Евангелие, в великолепной серебряной позлащенной оправе, печатанное в Москве, в 1825 году. Все эти вещи перешли в Преображенский собор в 1829 году при императоре Николае Павловиче, во время войны русских с турками. Они принадлежали запорожцам, жившим на Дунавце, под верховенством турок, после разорения последней Сечи императрицей Екатериной II в пределах России. В происшедшую между русскими и турками войну (1828–1829) некоторая часть запорожцев, с кошевым атаманом Осипом Михайловичем Гладким во главе, перешла на сторону русского царя и вывезла с собой значительную часть своего сечевого добра, а в том числе, очевидно, и находящиеся в Преображенском соборе названные клейноды и церковные вещи.

В императорском Эрмитаже находятся семнадцать запорожских значков и одно войсковое знамя, хоругвь, или корогва. Это знамя сделано из шелковой ярко-красной материи и имеет в длину три аршина и четыре вершка, а в ширину два аршина и четыре с половиной вершка. С лицевой стороны на нем сделаны изображения: в середине – большого двуглавого орла со звездами над ним и вокруг него, с правой стороны – Спасителя, благословляющего казаков на брань, с семнадцатью звездами кругом него, с левой стороны – архангела Михаила с огненным мечом в правой руке. По краям знамени сделана золотыми буквами по-церковнославянски надпись: «Сие знамя в войско ея императорского величества запорожское низовое зделано коштом пехоты воюющей тогож войска по Черном морю також по рекам Днепру и Дунаю». Ниже двуглавого орла, Спасителя и архангела Михаила изображено большое военное судно, или так называемый трехмачтовый, двухдечный корабль, с каютными люминаторами, двухъярусной рубкой, 14 большими и 6 малыми люками для морских пушек, низкой кормой, военным флагом, якорным значком, тремя высокими мачтами для трех парусов, двумя веревочными лестницами и тремя развевающимися флагами на каждой из мачт.

И по внешнему виду, и по внутренним качествам запорожские казаки в общем представляли собой характернейшие типы своей народности и своего времени. По описанию современников, они были большей частью роста среднего, плечисты, статны, крепки, сильны, на вид полнолицы, округлы и от летнего зноя и степной жары смугловаты[603]. С длинными усами на верхней губе, с роскошным оселедцем на темени, в барашковой остроконечной шапке на голове, вечно с люлькой в зубах, истый запорожец всегда смотрел как-то хмуро, вниз исподлобья, посторонних встречал на первых порах неприветливо, отвечал на вопросы весьма неохотно, но затем мало-помалу смягчался, лицо его постепенно во время разговора принимало веселый вид, живые проницательные глаза загорались блеском огня, и вся фигура его дышала мужеством, удальством, заразительной веселостью и неподражаемым юмором. «Запорожец не знал ни «цоб», ни «цабе», оттого был здоров, свободен от болезней, умирал больше на войне, чем дома. «Теперь народ слабый, порожний и недолговечный: как девяносто лет прожил, так под собой и дорожки не видит, а в старину в сто лет только в силу вобрался; оттого запорожцы жили и долго и весело. А молодцы какие были! Он сел на коня – не струснувсь, не здвигнувсь! Тронул ногами – и пошел и пошел! Только пыль столбом»[604].

Во внутренних качествах запорожского казака замечалась смесь добродетелей и пороков, всегда, впрочем, свойственная людям, считающим войну главным занятием и главным ремеслом своей жизни: жестокие, дикие, вероломные и беспощадные в отношении своих врагов, запорожские казаки были добрыми друзьями, верными товарищами, истинными братьями в отношениях друг к другу, надежными соседями к своим соратникам, украинским и донским казакам; хищные, кровожадные, невоздержные на руку, попирающие всякие права чужой собственности на земле ненавистного им ляха или презренного басурманина, запорожские казаки считали у себя даже простое воровство какой-нибудь плети или пута страшным уголовным преступлением, влекшим за собой неминуемо смертную казнь[605].

Светлую сторону характера запорожских казаков составляли их благодушие, нестяжательность, щедрость, бескорыстие, склонность к искренней дружбе, настолько высоко ценимой в Запорожье, что по казацким правилам грехом считалось обмануть даже черта, если он попадал сечевикам в товарищи; кроме того, светлыми чертами характера запорожских казаков были высокая любовь к личной свободе, по которой они предпочитали лютую смерть позорному рабству[606]; глубокое уважение к старым и заслуженным воинам и вообще ко всем «военным степеням»[607]; простота, умеренность и изобретательность в домашнем быту, при нужде, в разных безвыходных случаях или физических недугах. Как пишет Собеский в «Записках о Хотинской войне»: «Добывая скудную пищу то охотой, то рыболовством, удаленные от сношения с городами, незнакомые или вовсе, или мало с домашним хозяйством, чуждые невоздержания и роскоши, они ничем другим не занимались, кроме оружия, и представляли из себя редкий пример во всем умеренности»[608]. Так, от лихорадки они пили водку с золой или ружейным порохом, полагая на чарку пенного вина ползаряда пороха; от ран прикладывали к больным местам растертую со слюной на руке землю, а при отсутствии металлической посуды ухитрялись варить себе пищу в деревянных ковшах, подбрасывая беспрерывно, один за другим, в ковш накаленные на огне камни, пока не закипала налитая в посуде вода[609].

В отношении к захожим людям запорожские казаки всегда были гостеприимны и страннолюбивы. Никита Корж рассказывает: «Сей обычай был у запорожцев не только к приятелям и знакомым, но и к посторонним людям, и наблюдали сию страннолюбия добродетель строго и неупустительно». «В Запорожье всякий желающий явиться в курень может жить и есть с ними без всяких расспросов или благодарности за гостеприимство», – пишет англичанин Рондо в журнале «Киевская старина». Кулиш в «Записках о Южной Руси» повествует: «Там никто, бывало, не смеет сказать старому человеку: «ты даром хлеб ешь». Приезжай туда всяк, воткни в землю копье, повесь янчарку (саблю) и лежи себе хоть три месяца, – пей и ешь все готовое. Только и дела, что встань да помолись Богу; а когда есть деньги, ступай в корчму пить водку. Если же кто скажет: «даром хлеб ешь», то казаки тотчас и накинутся: «а, ты, ты уже заказаковался, сякой-такой сын!» Я служил два года в Бериславе, а оттуда невдалеке были запорожские рыбные заводы. Бывало, как придешь на завод, то запорожцы не спрашивают, что ты за человек, а тотчас: «дайте-ка поесть казаку и чаркой водки попотчевайте; может быть, он пришел издалека и устал». А когда поешь, то еще ложись отдохни, а потом уже спрашивают: «Кто ты таков? Не ищешь ли работы?» Ну, скажешь им: «ищу». «Так и у нас есть работа, приставай к нам». Пристанешь, бывало, на работу и иной раз в месяц рублей двадцать заработаешь»[610].