Очистив себя, я должен был теперь почистить и туалет. Было бы серьезным нарушением приличий оставить следы на крышке или около нее следующему пользователю. А такие следы оставались всегда. Даже при тренировках с использованием камеры на тренажере в Хьюстоне было трудно попасть точно в цель. Фекалии почти неизбежно соприкасались с внутренними частями приемной чаши. Как пожаловался однажды другой астронавт, «какашки всегда кривые; если бы они были прямыми, нам бы лучше удавалось не пачкать туалет». Я использовал дезинфицирующее средство от NASA, чтобы стереть следы, и положил грязную бумагу в мешок. Потом завязал его и убрал в контейнер для мусора в задней части кабинки. Несмотря на то что хранение на борту твердых отходов и использованной бумаги могло привести к появлению неприятного запаха, разработчики туалета сумели очень правильно спланировать воздушные потоки в кабинке и фильтрацию воздуха с помощью активированного угля. В кабину корабля никакие запахи из туалета не проникали.

Наконец я оделся. В общей сложности задача, которая потребовала бы на Земле не более пяти минут, отняла почти полчаса, причем за это время я пролетел почти 8000 миль. В жизни астронавта есть моменты, когда он дорого заплатил бы за появление вектора тяжести. Использование туалета – один из таких моментов.

Наш третий и последний коммуникационный спутник был успешно запущен на третий день полета[129]. По сравнению с полетами времен начала космической программы это была работа «синих воротничков», не имеющая никакого отношения к славе. Мы не пытались обойти русских. Мы не водружали флаг Америки в чуждом мире. В эфире не было уже Уолтера Кронкайта, снимающего свои тонкие очки, вытирающего лоб и с облегчением качающего головой, говоря затаившему дыхание в ожидании миру: «Они сделали это! Экипаж „Дискавери“ только что запустил еще один спутник связи!» Космическая программа превратилась в службу доставки грузов, которую оправданно игнорировали пресса и публика. Но никто из нас в кабине не жаловался. Даже Хэнк доставил бы мумифицированное тело Ленина на орбиту и спел бы «Интернационал» для всех коммунистов в мире, если бы это было ценой полета в космос.

На четвертый день Джуди активировала пульт нашего последнего большого полезного груза – панели солнечной батареи. Складная ферма, приводимая в движение электромотором, развернула майларовый «парус» длиной 33,5 метра и шириной 3 метра из контейнера в грузовом отсеке. На «парусе» не было работающих фотоэлементов – целью эксперимента было получить данные о динамике развертывания и свертывания такой конструкции. Когда «парус» полностью развернулся и натянулся, она радировала в ЦУП: «Хьюстон, он встал, и он большой!» На бесчисленных тренировках Джуди шутила, что доложит именно так. Мы подкалывали ее по поводу очевидного сексуального намека, но она все-таки это сказала. Это была Джуди! Она могла яростно защищать свой статус носителя феминистского стандарта, а после этого тут же хохмить с нами, мужчинами, об эрекции солнечной панели. Я часто думал, не в этом ли была причина того, что в космосе она оказалась второй американкой. Возможно, руководство NASA знало, что она недостаточно «чистая» феминистка, чтобы удовлетворить участниц Национальной организации женщин.

Выполнив основную работу, мы собрались на летной палубе, чтобы заслушать приветствие президента Рейгана. Каждый из нас испытывал напряжение и нервозность, когда мы передавали друг другу микрофон, отвечая на его вопросы. Благодарение Господу, мы находились на орбите при президенте-республиканце. С трудом могу себе представить, что сделал бы Хэнк, услышав поздравления от демократа. Вероятно, он попросил бы президента назвать свою широту и долготу в предвкушении очередного похода в туалет. Майк Коутс, получив микрофон, сумел ввернуть лестные для флота слова о том, что бо́льшая часть видимого нами за окнами – это вода. «Вот почему ВМС США так важны, мистер президент», – явно хотел сказать он. Хэнк Хартсфилд решил защитить ВВС: «Но вся Земля покрыта атмосферой, мистер президент». Не было такой ситуации, в которой астронавты не соревновались бы между собой, и даже наличие президента США в числе собеседников ничуть этому не мешало.

В самый разгар беседы в кабине прозвучал тревожный сигнал. Это было предупреждение системного уровня о незначительной неисправности, но все же мы должны были отреагировать. Получилась прекрасная демонстрация тщательности предполетной подготовки в NASA: мы отработали неисправность, продолжая развлекать мистера Рейгана. Стив Хаули схватил толстый справочник неисправностей и начал штудировать список отказов, передавая жестами Майку, какие данные запросить у компьютера. Когда Хаули нашел правильный ответ, он передал книгу Джуди, поскольку та была ближе всех к соответствующей панели управления. Она включила запасной нагреватель, что и требовалось сделать в ответ на поступивший сигнал. Тем временем остальные продолжали: «Спасибо, мистер президент. Все в порядке, мистер президент».

После того как наша работа с полезными грузами была закончена, мы сделали фотографию экипажа в невесомости. По традиции автопортрет на орбите делал каждый экипаж. Мы оделись в шорты и майки для гольфа, установили камеру на средней палубе и запустили таймер. Чтобы все попали в кадр, мы разместились в три ряда: Хэнк и Майк в нижнем, Стив, Чарли и я – над ними, а Джуди парила выше всех. Хотя мы и не планировали ничего подобного, композиция снимка напоминала пирамиду чирлидеров. Дополнительный эффект создавали ноги Джуди. Они доминировали на снимке – загорелые, идеальных пропорций, прекрасные ноги. Потом Джуди получила разгневанное письмо от активисток-феминисток. Ее поза показалась им отвратительной и унижающей достоинство женщины. Разрушение барьеров было задачей, чреватой всякими опасностями.

Примерно в это время ЦУП стали беспокоить данные о температуре в трубах для канализации мочи. Она собиралась в бак, который периодически опорожнялся через отверстие по левому борту кабины. Установленные возле него нагреватели должны были обеспечить чистоту процесса отделения жидкости от корабля и отсутствие намерзания. Однако Хьюстон заметил аномальные значения температуры у выпускного отверстия и заподозрил, что после последнего сброса могло сформироваться некоторое количество льда. Выпускное отверстие не было видно ни из одного окна, так что Хэнк получил инструкции по использованию камеры на конце манипулятора, чтобы осмотреть это место. У нас в кабине был монитор, на который шла картинка с камеры, и, когда Хэнк подвел роботизированную руку, мы увидели, что у нас отросла большая сосулька.

Это изображение позволило разгадать тайну полета 41-B. После его завершения инженеры с удивлением обнаружили повреждение нескольких плиток теплозащиты на левой гондоле двигателя системы орбитального маневрирования (OMS) в задней части фюзеляжа. Повреждение определенно произошло при входе в атмосферу, так как во время орбитального полета эти плитки были видны из задних окон кабины и экипаж никаких повреждений не заметил. Вероятно, аналогичная сосулька образовалась при сбросе жидкости и в полете 41-B. В процессе входа в атмосферу лед отвалился, полетел назад и ударил плитки на гондоле двигателя OMS. В Центре управления полетом опасались, что «Дискавери» мог пострадать не меньше, если не больше. Теоретически была вероятность, что плитки теплозащиты повреждены льдом так сильно, что мог сгореть вертикальный стабилизатор корабля. Я продумывал много сценариев, в которых моя жизнь астронавта окажется под угрозой, – отказы двигателей, взрывы турбонасосных агрегатов, разгерметизация, – но никак не мог вообразить угрозы от замерзшего куска мочи. Я представил себе, как Питер Дженнингс[130] докладывает: «Астронавты были убиты их собственной мочой». Такая эпитафия звучала как-то не героически.