– Да, Анют, удобная штука. Власть!!! – банкир искрился весельем. Его руки были в масле и жирно блестели. Он взял салфетку. – Власть – это вещь! – он восторженно поднял палец. – Ты представить себе не можешь, какие там сидят умные и злые. Куда тебе, овце.

– И при этом все идет согласно утвержденному плану, на многие годы вперед известному, – Иван встал.

– Я не хочу власти. Зачем? Никакого удовольствия править баранами, как вы говорите. Да, и вообще, править, руководить, быть крутым, злым, командовать, – Анна, наконец, придвинула тарелку с курицей.

– Лучше сразу убивать, – захохотал банкир. – Согласен.

– Ну… я не это хотела сказать. Убивать… Надо же объяснять, за что убиваешь? Людям надо объяснять, что от них требуется.

– Тебе это нужно? – банкир жевал. – Расслабься, успокойся, иначе ночью спать не сможешь. В этой жизни нужно получать удовольствие от всего… от общения, приема пищи, сна…

– Так же нельзя. Хочется что-то делать! – Варвара с упреком посмотрела на Михайлова.

– Сам знаю, что нельзя. Но живем один раз.

– «Собака бывает кусачей, – вдруг напела Анна. – Только от жизни собачей. Только от жизни, от жизни собачей собака бывает кусачей»…

– Так и я про это, – банкир серьезно посмотрел на девушку. – Бешеных собак отстреливают. Нечего бегать нищими и бездомными.

– Вы видели когда-нибудь, чтобы бездомные бродячие собаки кусались? – Анна прищурила глаза.

– Да сплошь и рядом, – тот опять заржал.

– Бродячие – редко. Чаще – хозяйские. Собаки ведь домашнее, хозяйское животное. Она не знает, куда ее ведет хозяин, может усыплять, не знает – даст он ей кусочек, или сам слопает. Вот и характер портиться. А в свободном полете, собаки умнее, они сами себе хозяева. Меня однажды бродячий пес от смерти спас.

– Как это?

– Столкнул с дороги. Я бежала в наушниках, а сзади автомобиль ехал, а пес меня на обочину столкнул.

– А куда ты собралась ехать? – Иван еще раз повторил свой вопрос. Он встал из-за стола и подошел к бару.

– Но нельзя играть в чужие игры, не зная правил игры, – девушка тоже встала. – Я не хочу быть чьей-то собакой, или кроликом.

– Может эта игра не для тебя? – Иван взял бутылку, покрутил в руках и поставил на место. – И вообще, тебя не это должно волновать.

– А что? Что для меня? Что меня должно волновать? Я пыталась что-то сделать, все пропало зря, да еще и охотится кто-то. Куда и что? Я не знаю правил игры. Что я должна делать, что не делать? Какие условия? Я хочу жить, пусть даже и без всякого успеха и признания, как хотелось в детстве, без ковровых дорожек к трапу и лимузинов с… ну не важно. Без куска пирога!

– Прекрати истерику! – Иван все же плеснул немного в стакан и подошел к Анне. Она с размаху ударила по его руке, бокал вылетел и гулко ударился о мягкий ковер.

– Я хочу знать, я просто хочу знать! Может все это – ответ на те мои письма и все, что происходит, это как игра какая-то страшная? Проверка на выживание? Смогу ли я без дома, без денег, без средств к существованию, без работы, без… – она махнула руками, пытаясь охватить все кругом. – Без всего, что раньше было, без мира!

– Да успокойся же ты, наконец, – Иван подошел к ней и попытался схватить ее за руки.

– Ты ничего не понимаешь! Они хотят меня принять, а это все проверка, как экзамен, и, может быть, скоро я буду рисовать портреты самой королевы! Они просто хотят увериться, что я не шпионка, что я все смогу вытерпеть, что я сильная и вообще!

– Ну вот, – Иван засмеялся. – То ты против королевы, то мечтаешь ее портрет нарисовать!

– Ну, может, они деньги хотят вложить в мою рекламу? Может, я буду теперь вторым Дали! И они хотят знать, что деньги вложат не зря! – Анна вырвалась из рук Ивана.

– Так, собирайся, – Иван отошел от девушки, чтобы не попасться ей под руку. – Ты сказала, что у тебя рейс через несколько часов.

Анна застыла.

– Что замерла? – банкир не терял хладнокровия. – Иди, иди. Ванька тебя покатает по Парижу.

Мышковской сидел напротив девушки и вертел в руках бокал шампанского. Он тоскливо смотрел по сторонам и молчал.

– Я в Барселону поеду, – Анна решила нарушить молчание. – Там в галереи у меня картины, и должно хоть что-то продаться.

Иван все так же молчал и крутил пальцем по краю узкого и высокого бокала.

– Вань, – она протянула руку и дотронулась до его пальца.

– Устал я. Банкир мне надоел. А куда деться? Я один кормлю и сестру и брата. Отец учудил. Женился. Она не подходит ему по положению.

– Вань, брось этого банкира. Что ты в Париже работы что ль найти не можешь? – Анна посмотрела вокруг.

Они сидели в кафе на Монмартре. Белые скатерти покрывали длинные столы. Маленький, юркий официант весело переговаривался с музыкантами. В кафе почти никого не было. Две пары расположились в разных углах зала с бокалами вина.

– Кому я тут нужен? Русский! Человек чёрти какого сорта, – Иван глотнул, или только помочил губы в шампанском.

– Но ты же тут родился. Вырос. Ты – француз. Ты говоришь на языке их. Разве это не плюс, что ты знаком с другой культурой и знаешь русский?

– Мертвой культурой. То, что знаю я, это никому не нужно. Кому в этом мире нужны славянофилы, знание русской литературы, Достоевский, обычаи. Даже самим русским. Вон толстый толстосум ржет над моим воспитанием, даже над танцами.

– Но ты же не араб.

– А они тоже, многие из них, Во всяком случае, родились тут. И тоже тут никому не нужны. Если ты не француз, мой туалеты, подноси пиво, и помалкивай, как человек второго сорта, да, и не человек вовсе. Можешь наркотой торговать, или с бандитами связаться. Ты знаешь, чем я одно время занимался? Тверским бандитам французские машины оформлял, и переправлял, и подгонял. У меня с трупами проблем не будет, братки помогут, знаешь, сколько бандитов тусуется в Ницце? – он вдруг засмеялся. – Кому бы продаться? 10 – 20 миллионов, и я ваш, до самого донышка.

Анна молчала.

– Теперь о тебе, – Иван глотнул шампанского и улыбнулся. – Ты хоть поняла, что твои картины тут не причем?

– Да.

– Логически соображай. Поле твоей деятельности – вычеркиваем. Так? – он провел черту изящным тонким пальцем по столу.

– Так.

– Случайно видела, слышала, узнала, – Иван посмотрел на нее вопросительно.

– Нет.

– Что остается? Сердце, почки, печень? Наизнанку ты шкурку не носишь, печенью своей никого не мочишь. Вряд ли из за органов, – он снова провел невидимую горизонтальную линю по белой скатерти. В этот раз он улыбнулся.

– Тогда что?

– Остается родственники, – он нарисовал вопросительный знак.