большевистской революции - последний лидер Советского Союза позвонил президенту США, чтобы поздравить его с Рождеством, передал Ельцину коды, необходимые для нанесения ядерного удара, и взялся за ручку, которой он подпишет указ, официально прекращающий существование СССР.В ней не было чернил, и ему пришлось одолжить ее у телевизионной группы Cable News Network, освещавшей это событие. Решив, несмотря ни на что, придать случившемуся максимально возможное выражение, он устало объявил в своей прощальной речи, что: "Положен конец "холодной войне", гонке вооружений и безумной милитаризации нашей страны, которая разрушила нашу экономику, исказила наше мышление и подорвала нашу мораль. Угрозы мировой войны больше нет".

Горбачев никогда не был лидером, как Вацлав Гавел, Иоанн Павел II, Дэн Сяопин, Маргарет Тэтчер, Рональд Рейган, Лех Валенса, даже Борис Ельцин. У всех были намечены цели и карты их достижения. Горбачев же запутался в противоречиях, так и не разрешив их. Самое большое из них заключалось в следующем: он хотел спасти социализм, но не хотел применять для этого силу. Его особая беда в том, что эти цели были несовместимы - он не мог достичь одной из них, не отказавшись от другой. И в итоге он отказался от идеологии, от империи, от своей страны, предпочтя силу. Он предпочел любовь страху, нарушив совет Макиавелли для принцев и тем самым перестав быть таковым. С точки зрения традиционной геополитики это не имело смысла. Но это сделало его самым достойным лауреатом Нобелевской премии мира.

 

ЕВРОПА ПОСЛЕ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ

 

ЭПИЛОГ. ВИД СЗАДИ

Так закончилась холодная война, причем гораздо более внезапно, чем началась. Как сказал Горбачев Бушу на Мальте, это произошло благодаря "простым людям": венграм, которые объявили, что их колючая проволока устарела, а затем пришли на похороны человека, который был мертв тридцать один год; полякам, которые удивили "Солидарность", проведя ее к власти; восточным немцам, которые отдыхали в Венгрии, лазили через заборы посольств в Праге, унизили Хонеккера на его собственном параде, убедили полицию не стрелять в Лейпциге и в конце концов открыли ворота, разрушившие стену и воссоединившие страну. Лидеры - изумленные, ужасные, воодушевленные, ободренные, растерянные, ничего не понимающие - пытались вернуть себе инициативу, но обнаружили, что сделать это можно, только признав, что то, что раньше казалось невероятным, теперь стало неизбежным. Те, кто не смог этого сделать, оказались свергнутыми, как Хонеккер, или опозоренными, как Денг, или мертвыми, как Чаушескус. Горбачев, отвергнутый на родине, но почитаемый за рубежом, утешал себя тем, что основал аналитический центр.

Один из вопросов, над которым бился Горбачев-Фонд, но так и не решил: что все это значит? Невозможность найти ответ на этот вопрос не удивительна, ведь люди, пережившие великие события, редко могут судить об их непреходящем значении. Вспомним Христофора Колумба, который, вполне возможно, в какой-то момент своей жизни предвкушал 500-летие своих великих путешествий, представляя его как праздник себя, своих людей, кораблей, на которых они плыли, а также монархов, отправивших их в путь. Вряд ли Колумб мог предположить, что когда в 1992 г. будет отмечаться юбилей, историки предпочтут вспомнить о почти геноциде, который он устроил, обрушив силы империализма, капитализма, технологий, религии и особенно болезней на цивилизации, не имевшие достаточной защиты от них.

В свою очередь, репутация Колумба вряд ли стала бы такой, какой она была, если бы не решение императора Хунси в 1424 г. приостановить гораздо более дорогостоящую и амбициозную программу морских исследований Китая, оставив великие открытия европейцам. Странное, на первый взгляд, решение, если не вспомнить о дорогостоящей и амбициозной американской попытке превзойти Советский Союз и посадить человека на Луну, триумфально завершившейся 20 июля 1969 года. Это была, как экстравагантно похвастался президент Никсон, "величайшая неделя в истории мира со времен Сотворения мира". Но затем, спустя еще пять лет, в течение которых американцы не могли превзойти Советский Союз в высадке человека на Луну, произошли события. Но после того, как в течение последующих трех с половиной лет Никсон совершил еще пять высадок на Луну, он полностью приостановил пилотируемые исследования космоса, оставив будущие открытия на неопределенный срок. Поведение какого императора покажется более странным через 500 лет? Трудно сказать.

Поэтому, пытаясь оценить значение "холодной войны", следует проявить смирение: недавнее прошлое выглядит иначе, если смотреть на него в бинокль далекого будущего. То, что современникам казалось судьбоносным, может показаться банальным и непонятным, как туристам в Антарктиде кажутся разборки между неразличимыми пингвинами на дрейфующих льдинах. Но течения, вызвавшие исторический дрейф, будут иметь определенный смысл, поскольку отчасти определят грядущее. Так и дрифтеры, поднимающие паруса, устанавливающие рули и тем самым придумывающие, как добраться от места, где они находятся, до места, куда они надеются попасть.

Карл Маркс мало что знал о пингвинах, но он признал, используя сексистскую терминологию 1852 г., что "люди сами творят свою историю". Будучи всегда детерминистом, он поспешил оговорить это утверждение, добавив, что "они делают ее не так, как им хочется; они делают ее не при обстоятельствах, выбранных ими самими, а при обстоятельствах, непосредственно найденных, данных и переданных из прошлого". Это было настолько далеко, насколько величайший теоретик неизбежности был готов допустить отступления от нее: о Марксе никогда нельзя было сказать, что он жаждал спонтанности. Однако его аргументы позволяют отличить то, что, скорее всего, запомнится о холодной войне, от того, что будущие поколения сочтут непонятной перебранкой неразличимых государств, идеологий и отдельных людей. Ведь события, связанные с выходом из детерминизма - поднятием парусов, установкой рулей, прокладкой небывалых курсов, - отходят от "нормального" так, что будущее не забудет их даже через пять столетий.

Наиболее существенный отход от детерминизма в период холодной войны был связан, очевидно, с горячими войнами. До 1945 г. великие державы вели большие войны так часто, что они казались постоянным элементом международного ландшафта: Ленин даже полагал, что именно в них заложен механизм самоуничтожения капитализма. Однако после 1945 г. войны ограничивались войнами между сверхдержавами и малыми державами, как в Корее, Вьетнаме и Афганистане, или войнами между малыми державами, как, например, четыре войны Израиля и его арабских соседей в период с 1948 по 1973 г., или три войны Индии с Пакистаном в 1947-48, 1965 и 1971 гг. или долгая, кровавая и нерешительная борьба Ирана и Ирака в 1980-е гг. Чего никогда не было, несмотря на всеобщие опасения, что это может произойти, так это полномасштабной войны с участием США, СССР и их союзников. Лидеры этих стран, вероятно, были не менее воинственны,