а к концу года Александр Дубчек, руководивший "пражской весной" 1968 года, был назначен председателем национального собрания и подчинялся новому президенту Чехословакии - Вацлаву Гавелу.

А 17 декабря румынский диктатор Николай Чаушеску, отчаявшись сохранить свой режим, приказал своей армии последовать китайскому примеру и расстрелять демонстрантов в Тимишоаре. Девяносто семь человек были убиты, но это только подогрело волнения, и 21 декабря Чаушеску созвал в Бухаресте массовый митинг своих верных сторонников. Оказалось, что это не так, его начали осыпать насмешками, и, прежде чем его успели прервать, официальная телевизионная передача засняла его ошеломление, когда он не смог успокоить толпу. Чаушеску и его жена Елена бежали из города на вертолете, но были быстро схвачены, преданы суду и казнены через расстрел в день Рождества.

За двадцать один день до этого Чаушеску встретился в Кремле с Горбачевым. Он предупредил, что последние события в Восточной Европе поставили "под серьезную угрозу не только социализм в соответствующих странах, но и само существование там коммунистических партий". "Вы, кажется, обеспокоены этим", - ответил Горбачев, больше похожий на психотерапевта, чем на кремлевского начальника. "[Скажите], что мы можем сделать?" туманно предложил Чаушеску: "Мы могли бы провести встречу и обсудить возможные решения". Горбачев ответил, что этого недостаточно: нужны перемены, иначе можно оказаться в ситуации, когда придется решать проблемы "под марш сапог". Но 9 января должна была состояться встреча премьер-министров стран Восточной Европы. И тогда Горбачев неразумно заверил своего встревоженного гостя: "Вы будете живы 9 января".

Это был хороший год для юбилеев, но плохой для прогнозов. В начале 1989 года советская сфера влияния в Восточной Европе казалась такой же прочной, как и на протяжении последних четырех с половиной десятилетий. Но уже в мае помощник Горбачева Черняев мрачно отмечал в своем дневнике: "[С]оциализм в Восточной Европе исчезает. . . . Везде все получается не так, как представлялось и предлагалось". К октябрю Геннадий Герасимов, пресс-секретарь МИД СССР, мог даже шутить по этому поводу. "Знаете песню Фрэнка Синатры "Мой путь"?" - ответил он на вопрос о том, что осталось от "доктрины Брежнева". "Венгрия и Польша делают это по-своему. Теперь у нас есть доктрина Синатры". К концу года ничего не осталось: то, что завоевала Красная Армия во Второй мировой войне, то, что укрепил Сталин, то, что пытались сохранить Хрущев, Брежнев, Андропов и даже Черненко, - все было потеряно. Горбачев был полон решимости сделать из этого лучшее.

"Ни в коем случае нельзя рассматривать все произошедшее в негативном свете", - сказал он Бушу во время их первой встречи на высшем уровне, состоявшейся на Мальте в декабре 1989 года:

Нам удалось избежать крупномасштабной войны в течение 45 лет. . . [C]онфронтация, вызванная идеологическими убеждениями, также не оправдала себя. . . . [Не оправдала себя и ставка на неравноценный обмен между развитыми и слаборазвитыми странами. . . . Методы "холодной войны" ... потерпели поражение в стратегическом плане. Мы это осознали. А простые люди, возможно, понимают это еще лучше.

Советское руководство, сообщил американскому президенту советский лидер, "долго размышляло над этим и пришло к выводу, что США и СССР просто "обречены" на диалог, координацию и сотрудничество. Другого выхода нет".

 

II.

БУШ признался Горбачеву на саммите в Мальте, что Соединенные Штаты были "потрясены стремительностью разворачивающихся перемен" в Восточной Европе. Он изменил свою собственную позицию "на 180 градусов". Он старается "не делать ничего, что могло бы подорвать Вашу позицию". Возможно, имея в виду Рейгана, он пообещал, что не будет "лезть на Берлинскую стену и делать громких заявлений". Однако далее Буш сказал: "Я надеюсь, Вы понимаете, что нельзя требовать от нас, чтобы мы не одобряли воссоединение Германии". Горбачев в ответ лишь заметил, что "и СССР, и США в разной степени интегрированы в европейские проблемы. Мы хорошо понимаем ваше участие в делах Европы. Иной взгляд на роль США в Старом Свете нереален, ошибочен и, наконец, неконструктивен".

В этом обмене мнениями многое подразумевалось. Буш подтвердил, что его администрация была застигнута врасплох - как и все остальные - произошедшим. Он признавал значение Горбачева в этих событиях: США не хотели его ослаблять. Но Буш также дал понять, что американцы и западные немцы намерены теперь настаивать на объединении Германии, что еще несколько недель назад казалось совершенно неосуществимым. Реакция Горбачева была не менее значимой как с точки зрения того, что он сделал, так и того, что не сказал. Он приветствовал Соединенные Штаты как европейскую державу, чего до него не делал ни один советский лидер. А его молчание по поводу Германии говорит о двойственности: это тоже беспрецедентная позиция для режима, который после Второй мировой войны стремился к воссоединению только при условии, что вся Германия будет марксистской, а когда это оказалось невозможным, взял на себя обязательство сохранить Германию разделенной навсегда.

Были намеки на то, что Горбачев может изменить эту позицию. В 1987 г. он сказал президенту Западной Германии Рихарду фон Вайцзеккеру, что, хотя два германских государства - это реальность сегодняшнего дня, "какими они будут через сто лет, может решить только история". В июне 1989 г. во время поездки в Бонн он был польщен тем, что его встретили толпы людей, кричавших: "Горби! Занимайтесь любовью, а не стенами".Во время восточногерманских торжеств в октябре он не преминул прочесть у могилы неизвестного "освободителя" Красной Армии стихотворение, которое его слушатели не ожидали услышать:

Оракул нашего времени провозгласил единство,

Которое можно выковать только железом и кровью,

Но мы стараемся ковать его любовью,

И тогда мы увидим, что прочнее.

Незадолго до падения Берлинской стены он заверил Кренца, что "никто не может игнорировать... что между двумя немецкими государствами существуют разнообразные человеческие договоры". А на следующее утро после ночи, когда в Берлине были открыты ворота, он вспоминает, что задавался вопросом: "Как можно стрелять в немцев, которые идут через границу, чтобы встретить других немцев на другой стороне? Так что политика должна была измениться".

Однако объединение Германии, тем не менее, было тревожной перспективой не только для Советского Союза, но и для всех европейцев, которые помнили историю последнего объединенного немецкого государства. Это беспокойство выходило за рамки разногласий времен "холодной войны": Горбачев разделял ее с Ярузельским, президентом Франции Франсуа Миттераном и даже Маргарет Тэтчер, которая предупреждала Буша, что "если мы не будем осторожны, немцы получат в мире то, что Гитлер не смог получить в войне". Единственным видным европейцем, который не согласился с этим мнением,