республике рассматриваем его прежде всего как провозглашение права на самоопределение. . . . [Мы убеждены, что Вы искренне желаете всем людям добра и понимаете, что нельзя сделать народ счастливым против его воли.

Горбачев счел это "неоспоримым аргументом". Но "допуская в принципе возможность отделения, я надеялся, что развитие экономических и политических реформ будет опережать процесс отделения". Это тоже оказалось ошибочным прогнозом.

По мере того как политика открывалась, а благосостояние отставало, становилось трудно понять, какие выгоды получает такое государство, как Литва, от вхождения в состав Советского Союза. Литовцы возмущались тем, как это произошло - Гитлер и Сталин оформили их аннексию нацистско-советским пактом 1939 года. Они внимательно следили за тем, что происходило сейчас в Германии и Восточной Европе. Все остававшиеся сомнения исчезли в январе 1991 г., когда советские войска в Вильнюсе открыли огонь по толпе демонстрантов, а 19 февраля литовцы решительно проголосовали за независимость. Примерно такая же последовательность событий произошла в Латвии и Эстонии. Горбачев, все еще надеясь на любовь, не был склонен сопротивляться.

Но если Прибалтика отделилась, то почему то же самое не могут сделать закавказские республики? Или молдаване? Или даже украинцы? Эти вопросы стояли перед Горбачевым весной 1991 года, и у него не было на них ответа. "Хотя мы уничтожали тоталитарного монстра, - вспоминал Черняев, - не было единого мнения о том, что придет ему на смену, и поэтому, пока перестройка теряла свою направленность, высвобожденные ею силы выходили из-под контроля". В июне самая большая из республик - Российская - избрала своего президента. Им стал Борис Ельцин, бывший московский партийный босс, а ныне главный соперник Горбачева. Контраст не мог быть незамеченным, ведь при всех своих разговорах о демократии Горбачев никогда не подвергал себя всенародному голосованию. Другой контраст, не столь очевидный в то время, вскоре стал очевиден: у Ельцина, в отличие от Горбачева, была грандиозная стратегическая цель. Она заключалась в том, чтобы ликвидировать коммунистическую партию, демонтировать Советский Союз и превратить Россию в независимое демократическое капиталистическое государство.

Ельцин не был популярной фигурой в Вашингтоне. У него была репутация сильно пьющего человека, стремящегося к публичности и необоснованно нападающего на Горбачева в то время, когда Буш пытался его поддержать. Однажды он даже подрался из-за протокола в подъезде Белого дома с Кондолизой Райс, молодым, но грозным советником президента по советским вопросам, и проиграл.Однако к 1991 г. уже нельзя было отрицать значимость Ельцина: "восстанавливая российский политический и экономический контроль над собственными делами республики, - вспоминал Скоукрофт, - он атаковал саму основу советского государства". Одно дело, когда администрация Буша наблюдала за распадом советского влияния в Восточной Европе, а затем добивалась воссоединения Германии. Совсем другое - задумываться о полном распаде СССР. "Я считаю, что надо танцевать с тем, кто на танцполе", - записал Буш в своем дневнике. "[Вы] особенно не ... [поощрять] дестабилизацию. . . . Я задаюсь вопросом, куда мы идем и как туда попасть?".

30 июля Буш прибыл в Москву для подписания договора о контроле над вооружениями СНВ-1, который теперь почти полностью отошел на второй план в связи с ходом событий. Они с Горбачевым провели непринужденный день на даче советского лидера. "У меня было впечатление, - вспоминал Черняев, - что я присутствую при кульминации огромной работы, которая была проделана в русле нового мышления. . . . [Это ничем не напоминало "перетягивание каната" прошлого". Буш разделял это чувство, но к концу саммита заметил, что "бодрость духа Горбачева исчезла". По дороге домой президент остановился в Киеве, чтобы выступить перед украинским парламентом. Он попытался помочь Горбачеву, похвалив его, а затем напомнив об этом своей аудитории:

Свобода - это не то же самое, что независимость. Американцы не будут поддерживать тех, кто стремится к независимости, чтобы заменить далекую тиранию местной деспотией. Они не будут помогать тем, кто пропагандирует самоубийственный национализм, основанный на этнической ненависти.

Однако на этом он потерял свою аудиторию. "Буш приехал сюда как посланец Горбачева", - ворчал один украинец. "Он звучал менее радикально, чем наши коммунистические политики. Ведь им приходится баллотироваться здесь. ...а ему нет". Кульминационным моментом стало осуждение обозревателем газеты "Нью-Йорк Таймс" Уильямом Сафиром "киевской речи" Буша. Это тоже был, возможно, удар ниже пояса, но он отразил двойственное отношение администрации к возможности жизни без СССР.

"Толя, все стало таким мелким, пошлым, провинциальным", - вздыхал Горбачев, обращаясь к Черняеву 4 августа, перед отъездом в летний отпуск в Крым. "Смотришь на это и думаешь: да ну его к черту! Но на кого я это оставлю? Я так устал". Это было на редкость прозорливое наблюдение, поскольку 18 августа все каналы связи Горбачева были прерваны, и делегация будущих преемников прибыла сообщить ему, что он находится под домашним арестом. Его собственные коллеги, убежденные в том, что его политика может привести только к распаду Советского Союза, решили заменить его.

Затем последовали три хаотичных дня, по истечении которых стало ясно три вещи: во-первых, что США и большинство стран мира считают переворот нелегитимным и отказываются иметь дело с заговорщиками, которые его осуществили; во-вторых, что сами заговорщики не обеспечили себе военную и милицейскую поддержку; и, наконец, что Борис Ельцин, встав на танк у здания российского парламента и заявив, что переворот не удастся, обеспечил его провал. Впрочем, Горбачева это мало утешало, поскольку Ельцин сменил его на посту доминирующего лидера в Москве.

Ельцин быстро упразднил Коммунистическую партию Советского Союза и конфисковал все ее имущество. Он также распустил Съезд народных депутатов, законодательный орган, созданный Горбачевым, и учредил вместо него Совет, состоящий из представителей оставшихся республик СССР. В свою очередь, он признал независимость стран Балтии, что заставило Украину, Армению и Казахстан провозгласить свою собственную. Авторитет Горбачева испарялся по мере того, как Ельцин неоднократно унижал его по национальному телевидению. А 8 декабря Ельцин подписал соглашение с лидерами Украины и Белоруссии о создании "Содружества Независимых Государств". Он тут же позвонил Бушу: "Сегодня в нашей стране произошло очень важное событие. . . . Горбачев не знает об этих результатах". Президент сразу же понял значение этого события: "Ельцин только что сообщил мне, что он... принял решение о роспуске Советского Союза".

"То, что вы сделали за моей спиной... это... позор!" Горбачев протестовал, но ничего не мог поделать: он был без страны. И вот 25 декабря 1991 года - через два года после казни Чаушеску, через двенадцать лет после вторжения в Афганистан и чуть более семидесяти четырех лет после