Слово свое он сдержал – и жизнь Джоанны немедленно превратилась в ад. К ней придирались по любому поводу, постоянно, однако же уволить не решались. Дело в том, что на Джоанну обратил внимание один из владельцев магазина, и когда мистер Уотерс принес пространную письменную жалобу на Джоанну Хейст, отклонил ее без раздумий, намекнув управляющему, что тому следует вести себя поскромнее.

Что до остального… У Джоанны не было друзей, не было развлечений, за все время, проведенное в Лондоне, она ни разу не была ни в театре, ни в музее. Единственным ее развлечением осталось чтение – если ей удавалось достать новую книгу – или бесконечные вечера в компании миссис Бёрд, где она, в основном, слушала – и совершенствовала свои навыки в искусстве общения с глухонемыми.

Как легко можно представить, подобное существование никак не позволяло Джоанне забыть о прошлом и, в особенности – о человеке, который был для нее тем же, чем солнце является для этой земли. Она могла отречься от него, могла уехать, пообещав, что они никогда больше не увидятся – но жить без него и не думать о нем… Ах! Это было совсем другое дело!

Более того, со временем Джоанна попала во власть нового кошмара – и он с каждой неделей становился все более отчетливым и зловещим. Поначалу она едва могла в это поверить – ведь она никогда и не думала о такой возможности – однако вскоре была вынуждена смириться с ужасающим и незыблемым фактом, который пока еще был тайной для всех остальных – но вскоре должен был стать видимым всему миру. Ночь, когда Джоанна окончательно уверилась в происходящем с ней, была самой страшной в ее жизни. В течение нескольких часов она едва не обезумела; она плакала, молилась, звала своего возлюбленного, который стал ей в одночасье еще дороже – хотя и был единственным виновником ее новой беды… Потом она погрузилась не то в беспамятство, не то в сон – и это принесло ей временное облегчение. Однако ночь прошла – и утром Джоанна вновь увидела призрак своего несчастья: она знала, что теперь он никогда ее не покинет и всегда будет стоять рядом…

Она работала словно в каком-то тумане, ошеломленная собственными страданиями, но вечером, в одиночестве все мысли и чувства оживали – и она страдала стократ сильнее.

Куда ей идти? Что ей теперь делать – ей, не имеющей ни друзей, ни кого-то, кому она могла бы доверять? Скоро ее выставят на улицу, и даже семья Бёрдов отвернется от нее, словно от прокаженной. Не лучше ли покончить со всем этим сразу? Теперь, вопреки своим прежним привычкам, Джоанна не пошла после работы домой, а бродила по Лондону, не обращая внимания на оскорбительные взгляды и замечания прохожих, пока не добралась до Вестминстерского моста.

Она не хотела идти сюда – да и дороги не знала – но река сама призвала ее к своим берегам: так, как призывала сотни несчастных до нее. Под этими тусклыми холодными водами Джоанна могла избежать позора и обрести покой – во всяком случае, перенестись туда, где земные страдания и переживания не значат ничего. Дважды она прошла по мосту туда и обратно, потом прогулялась по набережной – и снова вернулась, не в силах преодолеть темный зов реки.

Джоанна была почти уверена, что сделает это – и руки ее легли на парапет. Она была здесь совсем одна, никто не мог ее остановить, она осталась наедине со своим страхом и своей судьбой. Да, так будет лучше всего… но Генри! Генри! Имеет ли она право взвалить на него такой груз и заставить чувствовать себя убийцей? Имеет ли она сама право убивать его ребенка? Что он скажет и что подумает, когда обо всем узнает?

Да и зачем ей убивать себя? Разве так уж плохо быть матерью? Да, если смотреть с точки зрения религии и общества – в ее положении это плохо, но как насчет Природы? Что касается греха – она ничего не могла с этим поделать. Дело было сделано, она согрешила и должна понести за это наказание. Она нарушила закон Божий – и Бог, вне всякого сомнения, пошлет возмездие… Но зато она любит отца своего ребенка – а на свете так много замужних женщин, без стыда рожающих детей, но не ведающих любви к своим мужьям. И все же – они были респектабельны, она же принадлежала к изгоям….

Ну и что? В тюрьму ее не посадят, а терять ей нечего. Зачем убивать себя? Почему не родить это дитя и не отдать ему всю свою любовь ради него самого и его отца?

Чем больше Джоанна думала об этом, тем яснее понимала, что именно этого ей и хочется больше всего. Трудностей и разного рода неприятностей было не миновать, но она ни перед кем не отвечала и никого не интересовала. За нее никому не могло быть стыдно – ведь она была одна – и потому все сомнения сводились к одному вопросу: вопросу фунтов, шиллингов и пенсов.

Что ж, деньги она может получить от мистера Левинджера, а если он не согласится – от Генри. Генри не оставит ее голодать, не оставит и свое дитя – в этом она не сомневалась, она слишком хорошо его знала. Какой глупой она была! Если бы не опомнилась – плыла бы сейчас по этой серой реке или лежала бы в грязи на дне… Ну, с этим покончено, теперь пора идти домой. Встреча с гневом Божьим еще впереди, ей предстоит пожинать плоды того, что она же и посеяла – так живут все люди на земле.

Отогнав от себя последние клочья мимолетного безумия, Джоанна подозвала кэб и попросила отвезти ее к Мраморной арке – она слишком устала, чтобы идти пешком, да и не знала дороги.

Было уже десять часов, когда она добралась до Кент-стрит. Миссис Бёрд встретила ее в прихожей.

– Дорогая моя! Как вы разрумянились! Где же вы были? Мы все очень беспокоились!

– Я гуляла, – отвечала Джоанна. – Не могла больше выносить духоту в магазине, почувствовала, что надо пройтись, иначе я упаду в обморок.

– Не думаю, что молодым женщинам пристало гулять ночью по улицам в одиночестве! – укоризненно сказала миссис Бёрд. – Если вам так сильно хотелось пройтись, я могла бы вас сопровождать. Вы ужинали?

– Нет, и не хочу. Я, пожалуй, пойду спать, я очень устала.

– Разумеется, не пойдете, пока не поедите, Джоанна! Не знаю, что это на вас нашло…

Джоанна была вынуждена усесться за стол и поесть через силу; Салли ухаживала за ней, а Джим, чувствуя, что что-то не так, сочувственно улыбался ей через стол. Джоанна не замечала, что ест – разум ее был пуст, впрочем, она не могла не задуматься о том, что сказали бы эти добрые люди, если бы знали, что еще совсем недавно она сжимала руками каменный парапет Вестминстерского моста, намереваясь броситься в Темзу.

Наутро она, как обычно, пошла на работу. Весь день она провела в магазине, прилежно исполняя свои обязанности, однако ей все время казалось, что она смотрит со стороны на какую-то другую женщину, одетую так же, как она, так же говорящую и двигающуюся… Однажды она уже переживала подобное – в ту ночь на заброшенном кладбище, когда она лежала на земле, прижимая к себе бесчувственного Генри. Та ночь была переломной – невинная девушка впервые познала цветы и шипы истинной любви. В час пробуждения в душе той Джоанны расцвел алый цветок счастья, обернувшийся впоследствии горьким плодом, яблоком греховного познания – и изгнанием из рая в пустыню. Однако любовь была с ней и в этой пустыне, но как же она теперь отличалась от той, первой и чистой любви! Та любовь была яркой, крылатой, прекрасной, у той любви губы были слаще меда, а голос сулил блаженство и бесконечное счастье – теперь же этот голос был суров и безжалостен, он говорил о грехе и возмездии за грех, о печали и позоре…