Ни разу я не видела человека, чьи писания мы читаем, молимся на них, исполняем каждый день. Он создал сотни книг, тысячи Писем Мо. Он диктовал то, как должен проходить каждый момент нашей жизни. Как нам жениться, заниматься сексом – с Иисусом, вне брака, с детьми. Как наказывать ребенка, как нам принимать пищу, каким будет наше расписание, какое нам можно получать образование, какие книги нельзя читать, какую музыку разрешено слушать – все это регламентируют тексты Дэвида Берга. Он переписал историю мира, утверждая, что злые евреи в ответе за то, что чернокожие прокляты, и провозгласил, что мы можем обеспечивать себя за счет матерей, которые продают свои тела. Он поделился с нами идеями насчет того, что делать с дерзкими подростками, поведал, о чем он грезит каждый день. Рассказал о своих актах дефекации, о том, когда стоит бежать от властей и когда – сопротивляться им. Он дал нам кодексы, защищающие нас от «них», придумал для нас новые языки, предсказал наше будущее – что мы умрем в подростковом возрасте, что у нас появятся суперсилы, что мы избранные.

Не было ни единого дня в моей жизни, когда я не слышала бы о том, чего этот мультяшный седовласый мужчина хочет, требует или что приказывает. И каждый день его слова некоторым образом меняли нашу жизнь. Иногда драматично, иногда неявно, но мы постоянно зависели от того, в какую сторону подует ветер – его ветер, ветер его прихоти.

Однако сегодня я впервые увидела фото нашего лидера.

Потому что сегодня Моисей Дэвид умер.

Эту новость нам принесла моя мама. «Прошлой ночью мне позвонила Мама Мария… – мамин голос дрогнул. – Она сказала, что Дедушка покинул нас».

Шелест вздохов проносится по комнате, кто-то из тетушек начинает причитать. Мама, явно тронутая, прочищает горло и продолжает: «Наш дом один из первых, узнавших это, тогда как остальным сообщат в ближайшие несколько дней. Наша задача – подготовиться к реакции прессы».

Пока все сидят, погрузившись в молитву и вознося благодарности за жизнь и работу нашего лидера, я вспоминаю, как Дедушка однажды написал: «Меня не удивило бы, захоти вы совершить самоубийство, когда я оставлю этот мир. В сущности, Господь простил бы вас. Ведь вы бы пожелали присоединиться к вашему папе на небесах».

Он считал, что день, в который он умрет, окажется для группы такой ужасной катастрофой, что все мы предпочтем лишиться жизни.

Но сегодняшний день ничуть не кажется днем массового суицида. Не видно ни пистолетов, ни пластиковых пакетов на головах. Никто не спешит присоединиться к папе, как в другой секте, о которой нам рассказывали. Дом просто тихо скорбит.

Моя мама завершает свою речь:

– Нам следует подготовить заявление и ждать очередной атаки журналистов.

Теперь мне ясно, чем я буду заниматься с утра до вечера: рассылкой факсов о смерти Дэвида Берга.

Мамин голос отдает распоряжения и вдруг исчезает, когда на столе, рядом с пресс-релизом, я вижу ее. Фотографию.

– Мама, это он?

– Да, это наш отец Дэвид, – отвечает мама, стирая слезы, неудержимо катящиеся по щекам.

Под фото надпись: «Дэвид Берг».

– Это его настоящее имя? – спрашиваю я.

– Не его настоящее имя, его законное имя, – улыбается она.

Я держу фотографию в руках. Он не лев, не мускулистый мужчина с длинной бородой и добрыми глазами – у него даже не все волосы на месте. Глаза его ввалились. Я имею в виду, действительно ввалились, как будто были на пути к задней части головы. Бровей нет, он лысеет – вообще-то волосы торчат только из ушей. Все лицо в старческих пятнах, недостает зубов. И он улыбается. Но есть в его улыбке что-то… Подумав обо всем, что мы сделали и претерпели во имя персонажа на портрете, от его улыбки во мне нарастает тошнота.

* * *

– Раффа!

Я, как всегда, запыхалась.

– Что? – спрашивает он встревоженно.

– Ты не поверишь! Моисей Дэвид умер! – Я почти кричу.

– Что? – переспрашивает Раффа.

– Ну Моисей Дэвид же!

– Да, мне известно его долбаное имя, Бекси! Что это значит? Это значит, что ты свободна? Ты можешь уйти оттуда?

Услышав его слова, я понимаю, что, возможно, он хочет, чтобы я выбралась из группы, не меньше, чем я сама хочу ее покинуть.

– Я видела его фото сегодня, – говорю я.

– А раньше ты что, никогда его не видела? – В глазах у Раффы недоверие.

– Никогда. – Я качаю головой.

– И какой он? Бьюсь об заклад, я догадаюсь.

– Ну, честно говоря, у меня было… было представление о нем, о его внешности, всегда, всю мою жизнь. Но знаешь, когда я его увидела сегодня, он выглядел не так, – говорю я.

– Серьезно, Бекс, будь половина из того, что я читал, правдой, это означало бы, что он долбаный слизняк! Да хуже, он был сумасшедшим извращенцем-педофилом, которому следовало оторвать яйца много лет назад.

Я перевожу взгляд с собственных колен на лицо Раффы – он не шутит, он в самом деле так думает. Затем я чувствую, как меня охватывает стыд при мысли о тех газетных вырезках.

– Как много ты читал? – Я снова упираюсь взглядом в свои колени.

– Достаточно. Родители собрали все статьи, – отвечает он.

– О, – я думаю о том, сколько сил потратила, смягчая все это в моих рассказах. Мне хотелось выглядеть нормальным человеком.

– Слушай, до вас здесь ничего никогда не происходило. Их нельзя винить, – говорит Раффа.

Я спрашиваю себя, чувствует ли он мое унижение. Я хорошо помню, как статьи подействовали на меня, поэтому, представив, как их читают родители Раффы, я ощущаю, как начинают гореть щеки.

– Ты знаешь, там кое-что преувеличено… – говорю я, пытаясь выкарабкаться из ямы смущения.

– Ваши матери должны были стать проститутками? – спрашивает он мягко.

– Ну… да, – отвечаю я.

– Он считал, что приставать к детям нормально?

И снова, он не атакует меня, но отчего-то я все равно ощущаю себя так, как будто меня судят. Суд в машине, припаркованной в ста метрах от места преступления, моего дома.

– Бекси, ты здесь жертва, – говорит он.

– Это сложно, – отзываюсь я. Потому что это действительно сложно.

– Нет, мне кажется, что тут все абсолютно черно-белое. Я рад, что тот подонок умер, Бекси. Я рад, твою мать!

Он обнимает меня и притягивает к себе. Я странно каменею, мой голос делается почти что механическим. Я говорю:

– Мне нужен план.

– Что, детка? – спрашивает Раффа.

– Я хочу уйти. Но я не должна сглупить. Я не могу просто взять и сбежать и оказаться на улице, без денег или без плана. Я должна выбраться, но мне надо поступить умно.