В первый же вечер мне пришлось нанести визит и германскому военному атташе. Можно только представить, какую великую радость я испытал, когда увидел своего давнишнего венского приятеля полковника Генерального штаба Яндла. Личный контакт был немедленно восстановлен, и мы вскоре забыли про официальные дела.

От посла Рана и полковника Яндла мне стало известно истинное положение дел в Италии. Муссолини на самом деле изо всех сил пытался поддержать наши военные усилия, однако полностью это удавалось ему только в вопросах материального снабжения. Здесь он действительно задействовал все возможности Италии. А вот в области непосредственно самой военной помощи возникали трудности. Итальянский народ устал от войны и не поддавался больше ни на какие призывы. Исключение составляла только славная 10-я флотилия MAC и еще несколько частей.

Первая аудиенция у Муссолини прошла пополудни следующего дня непосредственно в самой правительственной резиденции главы Республиканского фашистского государства[195] в Гарньяно[196]. Меня особенно удивило, что ее охрану осуществляли не итальянские подразделения, а немецкий батальон войск СС. Весь правительственный квартал был обнесен шлагбаумами и герметически закрыт контрольными постами.

«Неужели дуче больше не может полагаться на свои собственные войска?» — подумалось мне.

Поневоле складывалось ощущение, что дуче являлся правителем лишь из милости Гитлера. На меня это произвело весьма тягостное впечатление.

Дворец дуче являлся великолепным зданием, построенным в типично итальянском средневековом стиле. В непосредственной близости от строения охраны видно не было, а в вестибюле нас с Радлом встретили адъютант и государственный секретарь в гражданском. Оба этих господина провели нас вверх по широкой парадной лестнице, и на втором этаже без всякого доклада мы очутились в рабочем кабинете Муссолини.

Это было помещение средних размеров с двумя большими окнами, выходившими на озеро. Однако, несмотря на это, здесь царил полумрак. Напротив окон в углу стоял громоздкий письменный стол, который освещала настольная лампа.

Дуче сердечно поприветствовал меня и пригласил присесть возле письменного стола. Когда он начал упрекать меня за то, что я раньше не откликнулся на его многочисленные приглашения, мне пришлось извиняться, ссылаясь на свою занятость. Дуче принял мои извинения и переменил тему разговора. Естественно, мы заговорили о войне.

— Я делаю все, что в моих силах, чтобы страны оси эту войну выиграли, — заявил дуче.

Но в его словах больше не ощущалось былого оптимизма, который мне так понравился девять месяцев назад. Слова скатывались с губ Муссолини как-то чересчур спокойно, и в них не было былого напора. Чувствовалось, что этот человек страдал от внутреннего душевного разлада.

«Неужели он смирился с судьбой?» — подумалось мне.

Во всяком случае, так мне показалось. И словно в подтверждение этому Муссолини произнес:

— Помните, дорогой Скорцени, наш разговор, когда мы летели из Вены в Мюнхен и я рассуждал о своем историческом промахе? Теперь королевский дом своим трусливым бегством украл у меня и возможность совершить настоящую внутреннюю революцию. Италия, к сожалению, стала республикой без борьбы.

Когда дуче спросил меня, есть ли у нас какие-либо просьбы, то я попросил подарить мне и всей моей команде, участвовавшей в известной операции, его фотографию с посвящением. Ведь в сентябре 1943 года я получил фото от Гитлера в серебряной рамке с подписью: «Моему штурмбаннфюреру Отто Скорцени в знак благодарности и в качестве напоминания о 12 сентября 1943 года. Адольф Гитлер».

При прощании дуче пригласил нас на следующий день вместе с ним отобедать и, кроме того, сделал предложение:

— Почему вы должны так быстро уезжать, Скорцени? Разве вы не можете остаться здесь хотя бы на восемь дней? Разве вы не заслужили отдыха?

Приглашение на обед я принял, а вот от отдыха, к сожалению, пришлось отказаться. Во-первых, он не был предусмотрен нашим министерством иностранных дел, и если бы я согласился, то мой поступок вряд ли получил бы одобрение. Во-вторых, тогда я был убежден, что несколько дней отпуска на пятом году войны явились бы непростительным проступком по отношению к Германии и тяжелым отступлением от исполнения солдатского долга, а это для меня, естественно, было недопустимо.

На следующий день было душно, как никогда. Еще до обеда у меня состоялась деловая встреча с командиром 10-й флотилии MAC князем Боргезе, в лице которого я познакомился с образцовым офицером, являвшимся выразителем общеевропейского подхода в вопросах войны. Такой четкой формулировки этой точки зрения мне слышать еще не доводилось.

— В этой войне подлинная Европа сражается с Азией, — заявил Боргезе. — Если Германия падет, то Европа лишится своего сердца. Г[оэтому я готов вместе со своими людьми идти с вами до конца и сражаться до последней капли крови даже у ворот Берлина. Западные союзники, которые сейчас помогают победить Германию, когда-нибудь сильно пожалеют об этом.

Это был ясный взгляд на будущее развитие Европы.

Затем я позволил себе сделать нечто такое, что могло бы привести наших начальников штабов к нервному срыву. Даже Радл, у которого с психикой все было в порядке, сильно разнервничался, и таким мне видеть его еще не доводилось.

А дело заключалось вот в чем — минут через пять за нами должна была приехать машина, чтобы отвезти нас на обед в частный дом Муссолини, и нам полагалось быть уже в готовности. Я же решил немного освежиться, быстро искупавшись в озере Гарда. Несмотря на общий протест, в том числе и куратора из министерства иностранных дел, я разделся и, не обращая на окружающих никакого внимания, подбежал к стенке причала и нырнул в воду. Мне удалось уложиться ровно в пять минут — в положенное время, свежий и в хорошем настроении, я уже был готов двинуться в путь.

Вниз к бывшей вилле Фельтринелли, находившейся прямо на берегу озера, вела довольно крутая дорога. Муссолини встретил нас в холле. Как и накануне, он был одет в простую униформу своей фашистской милиции. Нас представили только обеим невесткам хозяина дома, поскольку с остальными членами семьи, в том числе с двумя его младшими детьми, мы были знакомы еще с Мюнхена. Меня усадили за стол между дуче и вдовой его сына Бруно[197]. Мне еще раз бросилось в глаза, насколько непритязателен был в еде Муссолини — ему подали скромную яичницу с овощами и фрукты. А вот пища других моих соседей по столу оказалась намного разнообразнее.