– У меня есть превосходный рождественский подарок для Флорентины, – сказал я.

– У тебя? Рождественский подарок?

– Да, для Флорентины.

– А именно? – спросила Гудрун.

– А именно: я лечу с ней на две недели на Кубу.

– Что? Ты летишь? С твоей-то аэрофобией?

– Да. На Кубу. С Флорентиной. На две недели. У меня уже билеты на руках.

Тут возникла пауза, необходимая для просачивания в мозг и соразмерная весу новости.

– Ты не шутишь? – спросила она.

– Я не шучу.

– Безумие, – сказала она.

– Да.

– И когда? Летом?

– Зимой, – ответил я.

– Следующей зимой?

– Этой зимой.

– Что? Сейчас, зимой?

– Да, именно, на каникулы, первые две недели февраля.

– Но каникулы длятся всего одну неделю, – произнесла она тем особым гудруновским жалобным тоном, которого я боялся и который представлял собой как бы первое крупное препятствие для моей подарочной идеи.

– Да, я знаю.

– Гери, как ты себе это представляешь?

– Я представляю себе это так, что она возьмет на одну неделю освобождение от школы.

– Гери, нельзя просто так взять освобождение от школы. Сейчас такие вещи не допускаются. Да и Флорентина не может себе это позволить, с ее-то плохими оценками.

– Придется ей себе это позволить, – настаивал я.

– Почему?

– Потому что билеты на Кубу уже куплены.

– Гери! Как ты можешь так поступать? – жалобно тянула она.

– Мне приходится. Таково было мое непреодолимое желание. И это подарок. Это, вообще-то, даже мой подарок, мой первый настоящий подарок для нее и для меня. Поездка на Кубу с папой.

Не мог же я ей сказать, что мне эта Куба была совершенно безразлична, но что для ее дочери сейчас самое время выпорхнуть из гнезда.

– Хорошо, но ведь не в учебное же время. Это безответственно, я не могу это допустить.

Под этим «безответственно» она, видимо, имела в виду меня лично, но в этом мне уже не переубедить ее в этой жизни.

– Пятнадцать лет ты упрекала меня, что я ничего не делаю для своего ребенка. Теперь я что-то сделал, и ты упрекаешь меня за то, что я сделал, – пошел я в контратаку.

Мое волнение было скорее наигранным, но оно сработало.

– Ах, Гери, – сказала она.

Препятствие было, считай, преодолено.

– А со школой я все улажу, – пообещал я.

– Как ты собираешься это улаживать?

– Я поговорю с ее учительницей.

– У нее много учительниц.

– Поговорю с самыми важными.

– Ах, Гери, – вздохнула она.

Ближе к вечеру мы встретились с Флорентиной в «Трайблозе». Я-то предлагал более подобающее поводу кафе «Моцарт» на Аргентиниерштрассе, но мне не удалось добиться своего. Она хотя и выглядела чрезвычайно помятой и уставшей – будто только что выбралась из контейнера со старым тряпьем, – волосы торчали во все стороны, но лицо было лишь слегка подштукатурено и казалось живее, чем в последний раз, а глаза широко распахнуты, и это означало, что у нее наконец открылись глаза на мир после того, как были преодолены отношения с этим Майком из семейства пасленовых.

– Я окончательно вычеркнула его из своей жизни, – сказала она.

– Как тебе это удалось? – спросил я.

– До меня дошло, что он полный лузер.

Это мне понравилось, и я хотел знать подробности.

– Как это до тебя дошло? – продолжал допытываться я.

– Его бросила Алекса.

– Ага. И потом?

– Ничего потом. Человек, которого бросает даже Алекса, может быть только полным лузером, – заключила она.

О’кей, и хотя это было не особо логичное умозаключение, главное то, что она больше не хочет о нем знать.

Вскоре я перешел к делу, выложил на стол два билета и объявил:

– Веселого Рождества, поездка состоится, твоя мама благословила.

Она вскрикнула так громко, что стаканы чуть не затанцевали пасадобль. Затем она наклонилась ко мне и долго ластилась. Даже прослезилась слегка.

– Надо же, мы и впрямь летим, – бормотала она сама себе и при этом победно сжимала кулаки.

– А как иначе, ведь мы так и договаривались, – небрежно сказал я.

– Да, но я не думала, что ты это всерьез и что правда так будет.

– Дело чести, – сказал я, хотя, признаться, такой вид чести только что открыл.

Так, и тут я очутился перед решающим препятствием на пути своей подарочной идеи века. И осторожно взял разбег.

– Слушай, Флорентина, а ты была бы не против, если бы… если бы мы… если бы мы взяли с собой еще одного человека?

– На Кубу?

– Да.

– Кого?

О’кей, ясно, вопрос был справедливый, все дело ведь, собственно, к нему и сводилось.

– Мануэля, – выдал я.

– Мануэля? Того малыша, который выполняет у тебя свои домашние задания?

В ее зелено-медно-янтарно-желтых глазах активировались крошечные элементы солнечной батареи.

– Да, именно этого Мануэля.

Теперь она ухмыльнулась, но посмотрела на меня как-то весьма испытующе.

– Но почему он должен поехать с нами?

– Ах, просто так, потому что он… действительно славный парень, и потому что он ужасно обрадуется, и потому что это… потому что все наверняка хорошо сложится, потому что мы втроем были бы хорошей командой, – заикался я.

– Ты что, хочешь меня сосватать? – спросила она.

Сосватать? Что за абсурдная мысль, он же еще ребенок, да и она, в принципе, тоже. Так или иначе, мне пришлось тут же включить аварийное торможение, соразмерное пронзительному звонку тревоги, и я сказал:

– Сейчас же и навеки выбрось это из головы.

– Почему? – спросила она, при этом ее кокетливая улыбка показалась мне совсем не детской, а зловеще взрослой и приводящей в бешенство.

– Потому что…

– Ну?

– Потому что он твой брат.

Я не собирался, скорее она вынудила меня, но что делать, теперь это было произнесено.

– Мой – кто?

– Твой брат.

– Мой брат?

– Твой родной брат по отцу.

– Мой родной брат по отцу?