– Этого я не могу себе представить, – соврал я.

– А можно, я тогда буду жить у тебя?

Это был в точности вопрос моего тайного желания. Я тактически выразил ужас:

– Что? Хочешь жить тут? Да ты оглянись. Ты здесь подхватишь все болезни – от насморка вплоть до тифа и холеры.

– Ну и что? Моя мама – врач. И ее новый муж тоже. Тогда они смогут меня здесь навещать.

Теперь он заметно повеселел, и я взъерошил пятерней его волосы – правда, довольно грубо, чтобы он в свои четырнадцать с половиной лет не застеснялся.

– Кстати, что ты собираешься делать на Рождество? – спросил он наконец.

– Я? Понятия не имею. Скорее всего, то же, что обычно.

– А что у тебя обычно?

– Я позволяю Рождеству преподносить мне сюрпризы, – сказал я.

Теперь он ухмыльнулся от уха до уха. Ответ ему понравился. Я думаю, какие-то гены он от меня все-таки ухватил.

– Ты ведь можешь праздновать с нами, тогда будет хотя бы не так уныло, – заметил он.

Это было как шоколадный торт марки «Ребекка». Я чувствовал, как во мне поднимается что-то вроде растроганности, и я должен был воспрепятствовать тому, чтобы она добралась до глаз.

– Одна женщина и трое мужчин? Я думаю, твоя мама не будет от этого в восторге, – сказал я.

– Но ты ведь можешь привести свою… – Он осекся.

– Свою – кого?

– Ах, я так, – сказал он, чуть смущенно переминаясь с ноги на ногу.

– Да говори уж.

– Ты мог бы привести Флорентину.

– А, теперь понятно, откуда ветер дует, – ответил я.

Я сказал это с преувеличенной веселостью, но мне стало не по себе при этих словах.

– Нет, это не то, что ты думаешь. – Он тут же дал задний ход, но не смог подавить легкий смешок.

– А что я думаю? То есть я думаю, ты находишь ее просто симпатичной, потому что она такая непосредственная и раскованная, и потому, что она почти славный парень.

– Да, вот именно, – с облегчением ответил он.

Я тоже вздохнул с облегчением.

* * *

Наш доверительный тон непринужденной болтовни вселил в меня мужество перейти в наступление, поэтому я спонтанно составил план Г и сказал Мануэлю:

– Представь себе, чего требует «Новое время», куда они хотят меня заслать.

– Куда?

– К тяжелым алкоголикам.

– Правда? Но ты ведь имеешь право отказаться от этой, как ее… госпитализации?

Самым сокрушительным в этом было то, что он сказал это с полной серьезностью и с явной тревогой за меня. Я возмутился:

– Ты с ума сошел? Что за мысли у тебя в голове? Мне поручают написать репортаж о центре, где реабилитируют алкоголиков и помогают их близким, центр называется «0,0 промилле». Там у них действительно тяжелые случаи, а не такие любители выпить, как я.

Я рассказал ему кое-какие детали, которые уже были мне известны.

– И ты правда это сделаешь? – спросил он.

– Я еще не знаю.

– И все-таки.

– Что все-таки?

– Сделай это. Мне кажется, будет супер, если ты это сделаешь, – сказал он.

– Честно? Почему?

– Просто так, я нахожу это суперским. И я, конечно же, пойду с тобой.

– Конечно же, ты не пойдешь со мной, – горячо воспротивился я.

Я не хотел, чтобы мой сын увидел вблизи именно этот сорт экстремальных судеб, для этого он был еще слишком юн. Но в итоге снова оказалось, что у нас двоих в конце концов побеждает то мнение, которое исходило не от меня. Зато он пообещал мне свою полную поддержку в информационных розысках. Кроме того, ведь я знал, что это будет наше последнее совместное приключение, связанное со спонсорскими пожертвованиями. Итак, вопреки моим протестам ему было позволено пойти со мной, что означало вместе с тем, что я решился принять это задание – даже вопреки внутреннему протесту.

Мы договорились с «0,0 промилле» о визите к ним в воскресенье во второй половине дня. В первой половине у меня, с одной стороны, тяжело трещал череп из-за одного из этих – ставших редкими – вечеров субботы, которые завершаются только воскресным утром, или, вернее, незаметно переходят в сумеречный сон. С другой стороны, мой интерес к тому, чтобы некоторым образом подготовиться к визиту или настроиться на него, держал меня в рамках, и это можно было увидеть по таблетке-шипучке против похмелья.

Вместо подготовки я написал имейл человеку, который мне все это устроил и который все это время никак не шел у меня из головы.

«Многоуважаемая госпожа или господин Икс, сегодня во второй половине дня я приступлю к репортажу, который вы хотели. Очерк, возможно, выйдет во вторник. Если затем последует ваше пожертвование, за которое я вас уже заранее благодарю, то должны ли мы затем объявить в «Новом времени», что аноним известил нас об окончании серии пожертвований?

И вот еще что: вы написали, что не столь важно, кто вы и почему вы привязали именно ко мне вашу достойную восхищения серию даров. Пусть и неважно, но мне бы все-таки хотелось это знать. Сердечный привет, Герольд Плассек».

Ответ не заставил себя ждать.

«Господин Плассек, мне было бы предпочтительнее, чтоб газета не объявляла, что это был последний денежный дар. Иначе кто-нибудь наверняка начнет докапываться, и у меня не будет покоя. Но для меня эта миссия закончена, как мне ни жаль, ибо это были волнующие недели и у меня постоянно было чувство, что подарок делают мне, а не наоборот. А может, кто-то и придет мне на смену.

Я понимаю, что вы хотите знать, кто я и почему из газет вырезались и посылались именно ваши заметки. Может, это делалось и потому, что по моей оценке они просто говорили: «Так оно и есть, и все тут. Раз он хочет остаться в тайне, пусть остается в тайне». Не обязательно все раскрывать. Так что лучше не спрашивайте меня об этом».

Итак, кое-что я из него все-таки вытянул. И я сделал еще одну попытку.

«Многоуважаемый господин Икс, по крайней мере, формулировкой: «Раз он хочет остаться в тайне…» Вы выдали мне, что вы – мужчина, если, конечно, вы не сделали это нарочно, чтобы обмануть меня. Вы правы, я не из тех людей, кто любой ценой хотел бы что-то выжать из другого. И как вы это, собственно, узнали? Вы наводили обо мне справки? В «Дне за днем»? Я и в самом деле не хочу быть назойливым, но у меня есть одна существенная причина, почему мне так хотелось бы знать, кому я всем этим обязан. Итак, если это вам не будет слишком хлопотно, было бы действительно очень любезно с вашей стороны раскрыться передо мной. Для вас это ничего не изменит, и вы по-прежнему будете пребывать в покое, это вам обещает тот, для кого его покой так же свят. Сердечно, Герольд Плассек».