К сожалению, он не пошел на уступки. Его ответ гласил:

«Господин Плассек, именно этого я и хотел избежать – чтобы вы меня сейчас расспрашивали. Это действительно мало что даст, если вы будете знать, кто я. Вы даже, может, будете разочарованы, потому что представляли себе совсем другого человека. Может быть, я мог часами стоять подле вас, а вам бы и в голову не пришло, что я и есть тот пресловутый инвестор. Итак, лучше пусть и впредь все останется так же, ведь особенным в этих анонимных денежных дарах были они сами, поскольку они помогали конкретным людям. Теперь все знают, что можно делать такое и при этом оставаться в тайне. Я нахожу, что это хорошо. Как личность я или вы – мы оба неинтересны. Это все заменимо. Я надеюсь, вы поймете меня в том, что я имею в виду. Хорошего вам дня».

Мне было очень трудно сохранять молчание перед Мануэлем, ибо чем чаще этот спонсор подчеркивал, насколько он неприметен и заменим, тем больше мне не терпелось узнать, что за личность скрывается за всем этим.

В Зиммеринге по дороге к зданию, в котором размещалось «0,0 промилле», которое, кстати, находилось не так далеко от переулка, где я провел свое детство, я ненадолго задумался, с чего бы это спонсор под конец заслал меня именно к алкоголикам, и тут мне спонтанно пришли в голову два простых логичных объяснения. Либо он сам был когда-то в тяжелой алкогольной зависимости, либо все еще оставался в ней, или что-то еще связывало его с этим домом – может, он там работал врачом, может, мы его даже встретим, во всяком случае, я буду чутко держать нос по ветру – насколько это будет возможно в моем несколько пришибленном состоянии.

* * *

– Это первый раз или вы уже однажды у нас были? – спросила меня молодая женщина на приеме, в остальном производящая впечатление компетентного человека.

Я разъяснил ей ее ошибку, и она принесла тысячу извинений.

– Ты можешь сказать, что во всем этом такого уж веселого? – спросил я Мануэля.

Он хотя и не мог мне ничего объяснить, но продолжал ухмыляться. В некоторых ситуациях он был еще чисто дитя.

Наконец за нами явилась госпожа Барбара Дресслер, о чем сообщал бейджик у нее на груди, и повела нас по всему заведению, стилизованному под санаторий. Она старалась показать нам, какие лечебные и прочие возможности может предложить центр «0,0 промилле». К счастью, Мануэль все подробно записывал. Я же пристально вглядывался в персонал, но пока ничто не указывало на анонимного благодетеля. То, как он писал, тоже не сочеталось с этим местом, разве что он был тут пациентом.

– Хотите еще заглянуть в приемное отделение неотложный помощи или в отделение острых психозов? – спросила госпожа Дресслер.

– Нет, спасибо, – сказал я.

Я слишком хорошо знал, как алкоголики выглядят, когда трясут головой или содрогаются в нервной дрожи, как они то и дело облизывают пересохшие губы и трут заплывшие глаза, как они тупо сидят в углу, сжавшись, и пялятся в пустоту из опухших, красноносых, синюшных лиц. Когда-то мне удалось просто больше не смотреть на это, вернее, смотреть сквозь моего отца. К сожалению, это имело неприятное побочное явление: картины потом внезапно всплывали в моих сновидениях, да еще с необыкновенной четкостью. Так что насмотрелся я вдоволь.

* * *

Наконец мы добрались до консультационного центра, где нас дожидался специально прикомандированный к нам доктор Гюнтер Уланд, словно сошедший с телевизионного экрана, где рекламировал пену для бритья, дезодорант или продукты про-актив-виталь-анти-старения. Алкоголь был знаком ему, вероятно, лишь понаслышке, однако он чувствовал себя обязанным с ходу шокировать школьника – который, естественно, вытаращил глаза – ужасающими актуальными данными: в Германии ежегодно 40 тысяч человек погибают от алкоголя, в Австрии 350 тысяч больных алкоголизмом, в Германии 3, 3 миллиона алкоголиков, это на двадцать лет понижает ожидаемую продолжительность жизни, алкоголизм является причиной шестидесяти других болезней – печени, поджелудочной железы, мозга, – причиняя ущерб народному хозяйству, и так далее, и тому подобное.

– А когда считается, что человек болен алкоголизмом? – спросил Мануэль.

Господин эксперт заученно перечислил несколько пунктов, по которым я придерживался собственного мнения.

– Когда после употребления небольшого количества испытываешь настоятельную потребность в большем.

Ну да, когда организм требует большего, то он требует большего. С кусочком венского шницеля бывает то же самое, но никто же не считается после этого больным венскошницельной зависимостью. Кроме того, покажите мне человека, который, выпив полстакана пива, не испытает потребности во второй половине.

– Когда продолжаешь пить, хотя знаешь, что должен прекратить.

Это меня успокоило, поскольку со мной такого практически не случалось.

– Когда тебе требуется все больше алкоголя для того, чтобы добиться такого же действия.

Ну, мне никогда не приходилось ставить себе целью добиться определенного действия. Действие возникает как бы само собой, начиная с определенного количества.

– Когда пьешь тайком и еще в одиночку.

Тайком я никогда не пил, а в одиночку лишь тогда, когда рядом больше никого не оказывалось.

– Когда ты готов примириться с причинением вреда своим органам ради потребления алкоголя.

По моему мнению, вред своим органам ты готов причинять уже с рождения. Я бы даже утверждал: поскольку ты живешь, ты готов примириться и со смертью, но это была, пожалуй, аксиома.

– Когда из-за твоего питейного поведения портятся отношения с близкими людьми.

Тут я был скорее здоровый тип, который, наоборот, стремился установить отношения посредством своего питейного поведения. Правда, не всегда это удается с теми, кто вообще не пьет, как наверняка этот доктор Уланд.

– И когда твои мысли настолько заняты алкоголем, что другие интересы оказываются заброшенными, – заключил он свою экспертизу.

Ну, я-то – даже когда пил пиво – совсем не обязательно думал об алкоголе. А заброшенные интересы – да, они больше не интересуют человека, но я бы не стал такого человека считать непременно больным, подумал я.

– Но знаете, что является самой большой проблемой едва ли не всех людей, больных алкоголизмом? – обратился он ко мне, хотя до сих пор я успешно держался в стороне. – Вы верите, что алкоголь ничего вам не сделает. Вы найдете сотню отговорок, чтобы преуменьшить значение выпивки. Вы просто не хотите признать, что больны.

Вначале я кивнул, поскольку многоумные теоретики всегда должны одерживать верх в любом споре. Но потом мне кое-что пришло в голову.

– Если ты болен, а чувствуешь себя здоровым – не лучше ли это, чем быть здоровым, но чувствовать себя больным? Если, конечно, совсем отвлечься от этого пресловутого ущерба народному хозяйству, о котором вы говорили раньше и ценностью которого все больше измеряется наша жизнь? – подсунул я ему как можно небрежнее. Поскольку не испытывал нарастающего желания выслушивать дальше премудрости этого Мистера Чистая Печень в присутствии моего сына.