отошла.

— У меня есть запасная в сумке. В любом случае, та уже начала вонять, еще до того, как ты вытерла об нее отходы.

Она улыбнулась мне. Я надеялась, что это была хорошая улыбка.

— Хорошо спасибо, — я сделала глубокий вдох. — Я просто хотела сказать тебе, что сожалею о том, как я встала и ушла прошлой ночью. Я не знала, что сказать, и…

— Ну, не извиняйся, — перебила Анна. Она опустила руки мне на плечи и крепко их сжала. — Никогда не извиняйся за то, что заботишься о себе. Думаешь, кто-то еще извиняется за это?

— Ну, нет. Но я… — еще один глубокий вдох, потому что я, честно говоря, не знала, что вылетит из моего рта, — я не думаю, что я такая, как другие.

— Да, все в порядке. Уолтер сказал нам, — легкомысленно сказала Анна.

Мое сердце упало в желудок.

— Что он сказал?

— Что ты была заключенной, и что те люди в Эль-Пасо хотели тебя убить. Все в порядке, Шарли: я знаю, что ты не привыкла к приличным людям, и я понимаю, почему ты ушла. Я просто надеюсь, что не напугала тебя.

— Нет, ты… подожди — откуда Уолтер знал, что я была пленницей? — сказала я, у меня кружилась голова. — Я никогда не говорила ему об этом.

— Он говорит, что ты разговариваешь во сне, — Анна усмехнулась. — Может, я когда-нибудь сама узнаю, а?

— Да, может быть, — сказала я. Правда в том, что я не очень поняла, что она сказала. Я так беспокоилась о том, что мог сказать Уолтер, что не могла ни на чем другом сосредоточиться.

Свист расколол воздух.

— Анна! — Джон Марк нетерпеливо шел вперед. Он махал рукой по кругу. — Идем, свет дня горит!

— Чёртовы таблетки, — буркнула Анна, качая головой. — Они всегда делают его таким нервным на следующий день, — она обняла меня за плечи и обняла. — Ты не можешь быть милой, Шарли. Хороших людей убивают. Мир прожует тебя и выплюнет, если ты позволишь. Так что ты должна быть жесткой, хорошо? Ты должна делать то, что лучше для тебя, и пусть все остальные просто пытаются бороться с тобой за это. Жестко, да?

— Да, — сказала я.

— Хорошо, — она коснулась моего носа кончиком пальца. — Я рада, что нам не пришлось надрать тебе задницу и обмотать тебя колючей проволокой.

— Я тоже, — сказала я.

Она сжала меня в последний раз, прежде чем мы расстались.

— Позови меня, когда в следующий раз будешь в Старом городе, — крикнула Анна через плечо, уходя. — И возьми чертову шляпу, ладно?

— Ага, и прими как-нибудь ванну, — ответила я.

Она развернулась, чтобы улыбнуться мне, и я пыталась запомнить каждую деталь ее улыбки. В следующий раз, когда придут кошмары, я попытаюсь подумать об этом: я буду помнить свет в ее глазах и то, как морщился ее нос, когда она смеялась. Я буду помнить, как солнце проявляло рыжий цвет ее волос.

Я не могла забыть то, что я видела в Далласе, но, может, я смогу похоронить те воспоминания под другими вещами.

Лучшими вещами.

ГЛАВА 20

Мир был не таким, как раньше. Это я чувствовала, такой вкус ощущала во рту, когда мы мчались сквозь Ничто.

Я пока не была готова назвать это Техасом. Чтобы назвать место, в нем должно было находиться что-то. Причина называть это место. Но я не могла придумать причину, по которой кто-то остался бы здесь, если бы у них не было другого выбора, не говоря уже о том, почему они должны были утруждать себя, придумывая название.

Грустно было то, что раньше это действительно было чем-то. Так говорили люди, когда натыкались на старые дороги и развалины. Говорили, что это было частью того, каким мир был раньше. Никто, казалось, не знал намного больше, чем это. Никто не знал, что случилось с миром и почему. Но если я приглядывалась к нему достаточно сильно, то иногда могла представить, как это было раньше.

Осталось несколько кусочков, несколько подсказок о том, как все было: ржавые башни, заросшие дороги — мосты, изношенные до истлевших Т-образных букв. В большинстве зданий, которые мы проходили, не было ни окон, ни дверей. Я могла смотреть спереди и ясно видеть, что было сзади.

Все было мертвым. Теперь от него не осталось ничего, кроме костей. Может, немного сухожилий. Будто кто-то содрал с мира всю кожу — и с этим тоже плохо поработал. Последние следы того, что было раньше, теперь свисали на горизонте. Природа обхватила своими колючими руками то, что осталось — душила, тащила в прах. Через несколько лет все будет так, будто ничего этого никогда не существовало.

Нет, мир уже был не тот, что раньше.

— Эй, урод, у тебя там все в порядке?

Голос Уолтера громко раздался внутри моего шлема. Я подпрыгнула от шума и чуть не упала с байка. Его костлявая талия была единственным, за что мне можно было ухватиться, — и я сжимала его, словно земля была сделана из битого стекла.

— Ой! Что, черт возьми, с тобой не так?

— Извини, ты напугал меня до чертиков.

— Что?

— Я же сказала, ты напугал меня до чертиков!

— Я почти не слышу тебя, дитя. Тебе придется повернуть ручку!

Я пыталась. Это было нелегко, потому что мы ехали со скоростью сорок миль в час по зарослям, а Уолтер не сбавлял скорость перед кочками. Бывали моменты, когда я верила, что мы оторвались от земли.

Моя рука дрожала, когда я коснулась края шлема — шлема, который был слишком велик для меня и пах так, будто последние тридцать лет бродил в бочке с потом. Уолтер встроил маленькую систему внутренней связи в наши шлемы: набор динамиков, приклеенных возле рта и левого уха, подключенных проводом к распределительному щиту сбоку мотоцикла.

Это было уродливо, и связь прерывалась почти каждое второе слово. Но байк был таким громким, что я не думала, что мы смогли бы услышать друг друга без него.

Когда мне удалось найти импровизированный регулятор, он не повернулся. Он сильно раскачивался из стороны в сторону и намекал, что вот-вот выскочит из сустава, но это никак не влияло на громкость.

Из чего он вообще был сделан? Кнопки? Это была стопка кнопок, приклеенных к какой-то ручке?

Ради бога,