…воспаленные и красные, растянутые до тех пор, пока их не станут толщиной с булавочную головку…

Она крепко сжала один законченный конец, начала другую косу.

…цепляясь корнями за массу влажной, розоватой кости…

Косы сплетались вместе, спиралью спускаясь вниз.

…долго не продержится, не продержится…

— Погоди.

Я задыхалась, меня трясло. Моя рука сжала запястье Анны, будто она была единственным, что поддерживало во мне жизнь. Огонь посреди нашего лагеря медленно становился четким. Его языки пламени ярко плясали в моих глазах. Он прогнал все эти ужасные картинки.

— Что такое? — прошептала Анна.

Я не знала, что сказать. Я не могла рассказать ей о своих кошмарах или о вещах, которые я видела, даже когда я бодрствовала. Я не могла сказать ей, что то, что я видела два месяца назад, было выжжено у меня в голове и разрушило все счастье, которое мне удалось выдавить из своей жизни.

Мне нравилась Анна. Она была первым человеком, который действительно заговорил со мной. И я не хотела, чтобы она останавливалась, потому что считала меня сумасшедшей. Поэтому я не могла сказать ей правду.

Но я должна была кое-что сказать.

— Ты в порядке, Шарли?

Когда я обернулась, то увидела, что лицо Анны изменилось. Ее щеки горели, а губы покраснели. Мягкие уголки ее глаз почти светились, они вглядывались в мое лицо. Ее руки не двинулись дальше по моим волосам, но она и не убрала их.

Она ждала, что я что-то скажу. Она ждала, чтобы узнать, все ли со мной было в порядке. Не против ли я, чтобы она продолжала.

Но я не могла. Я не могла позволить ей прикасаться ко мне, пока у меня в голове были эти картинки. Я не хотела, чтобы кто-нибудь прикасался ко мне — потому что эти воспоминания были отвратительны. И они вызывали у меня отвращение.

Она ничего не делала: я думала, это мог быть дым. Я думала, что то, что находилось в этих листьях, открыло ту часть моей памяти, где были все кошмары, и я думала, что это усугубило их. Что бы ни случилось, это точно не была ее вина.

Но сказала бы я что-нибудь об этом Анне?

Неа.

— Доброй ночи, — вырвалось у меня изо рта прежде, чем я успела подумать об этом, и я не могла взять слова обратно.

— Ладно, — она быстро убрала руки, — это что-то, что я…?

— Нет, я просто устала. До завтра.

Что со мной было не так?

Я с трудом подавляла крик, пока уходила — мои волосы свисали полукосой через плечо.

Что, черт возьми, со мной было не так?

Я хотела закричать на луну. Если бы был способ вычистить эти воспоминания из моей головы, я бы сделала это в мгновение ока. Мне было бы все равно, если бы мне пришлось засовывать палку в ухо и вытаскивать их по одному. Я бы все равно сделала это.

Я бы избавилась от Говарда и Ральфа и забыла бы о том, что я была Дефектом. Я бы забыла о Далласе. Я бы забыла обо всем. И я была бы просто… человеком.

Это было тем, чего я хотела.

Я замерла на краю деревьев, как раз перед тем, как ветви уступили место бледному пространству усыпанного звездами поля. Я обернулась и слушала, как говорили другие: Уолтер клялся, что когда-то повалил на землю пятиногую корову, Джон Марк говорил, что это был бык, Анна смеялась и называла их парочкой перегнувших идиотов.

Я смотрела на этих трех странных существ, сидящих вокруг костра, и пыталась решить, смогу ли я когда-нибудь вписаться. Они принимали меня, потому что мы выглядели одинаково. И потому что я изо всех сил старалась скрыть тот факт, что все мелочи, которые они делали — все человеческие вещи — бросались мне в глаза, как закат на воде. Правда в том, что я чувствовала, что только мой облик являлся человеческим.

Со мной что-то было не так.

* * *

Я плохо спала. Дым сделал мои кошмары слишком реальными: я могла продержаться в этой темноте всего несколько секунд, прежде чем снова вытаскивала себя наружу. К тому времени, как я смогла открыть глаза, уже рассвело.

— Анна? — я прошла в лагерь, пошатываясь в тисках чудовищной головной боли. — Эй, я…

Анна ушла. Ее место у костра опустело. Рейнджеров нигде не было видно. Остался только Уолтер: он наполовину свисал со своего спального мешка, посередине балансировала пустая бутылка. Она каталась между его грудью и животом, когда он храпел.

Я схватила бутылку и бросила ее в ближайший камень, где она разбилась со звуком выстрела.

— Что, черт возьми? — Уолтер упал, вертя конечностями. — Что…?

— Куда они пошли?

— Кто?

— Рейнджеры! — закричала я. У меня болела голова так же сильно, как и у Уолтера, но по опыту я знала, что единственное, что поднимал его с постели по утрам, — это ужасный шум. — Куда они делись?

— Они ушли — господи! — Уолтер упал, пытаясь показать. — Туда.

Я помчалась сквозь деревья, бежала так быстро, как позволяла моя раскалывающаяся голова. Мир прыгал, и содержимое моего желудка опасно плескалось. Но я продолжала двигаться.

Когда я, наконец, вырвалась на поле, я их увидела. Они не ушли далеко, может, на четверть мили к югу. Я могла добежать.

— Анна! Эй!

Она обернулась и стянула бандану с подбородка.

— Что?

— Мне нужно с тобой поговорить, — крикнула я.

— Так поспеши, — прокричала она в ответ.

Я пыталась. Я чувствовала, что мчалась, как проклятый олень. Но Анна как-то встретила меня посередине — и она просто шла.

— Сделай это быстро. У меня есть дела рейнджера, — сказала она, сверля взглядом. Затем, бросив быстрый взгляд на Джона Марка, она наклонилась и шепнула. — Извините, я должна быть официальной, пока солнце на небе.

— Ой, — я кивнула, отчаянно пытаясь отдышаться. — Верно. Я просто хотела сказать тебе… хах!

Если бы я могла сделать что-то по-другому, думаю, что я бы не спешила, не пыталась бы бежать через поле. Тогда, возможно, я бы не швырнула вчерашний ужин на землю между нами.

— О, Боже, — пробормотала Анна. — Вот.

Она стянула бандану с шеи и дала мне. Я быстро вытерла рот, пытаясь хоть как-то спасти свое достоинство.

— Я только хотела…

— Пей, — она поднесла фляжку к моим губам и осторожно приподняла мой подбородок пальцами. Только после того, как я сделала несколько глотков, она отпустила меня. — Ну, что ты собирался сказать?

— Я… о, вот.

Я попыталась передать бандану, но она