В последние дни Матис без конца перебирал верные пропорции для черного пороха. В итоге семь частей селитры, пять частей серы и столько же угля оказались лучшим сочетанием. После долгих экспериментов лучше всего показал себя уголь из древесины молодого орешника. Правда, сырья оказалось крайне мало – на сухой песчаной почве орешник почти не рос. Все составляющие следовало размолоть в порошок и размешать в мельнице. Чтобы зерна были крупнее и быстрее воспламенялись, Матис пропитал порошок уксусом и мочой, после чего выпарил жидкость.

Вот уже два часа юноша занимался тем, что перемешивал едкую массу в длинном низком корыте. При этом он понимал, что любая искра или сильный удар могли спровоцировать взрыв и на месте сарая останется лишь глубокая яма.

Покончив с работой, Матис осторожно отложил деревянный скребок и отправился в Трифельс. Добираться предстояло пару часов. Он уже несколько дней не появлялся дома, и радости маленькой Мари не было предела. Она с воплем подскочила к двери.

– Матис, как здорово, что ты вернулся! – кричала она. – Можно мне с тобой в лес, когда ты устроишь гром? Ну пожалуйста, пожалуйста!

Матис скупо улыбнулся:

– Не сегодня, Мари. Может, в другой раз.

Он оглядел крошечную комнату. Мама с подавленным видом сидела на скамье у печи и перебирала лесные ягоды в миске. Острее, чем обычно, Матис почувствовал, в каких стесненных условиях они жили.

«Стол, три стула и скамейка, – подумал он. – А граф повозками завозит в Шарфенберг изящную мебель…»

В последнее время по всей Германии множилось число недовольных. Матис вдруг подумал о порохе, который приготовил. Одной-единственной искры было достаточно, чтобы воспламенить его. Он задумался: когда же вспыхнет искра, способная разжечь народные массы?

– Отец как? – вполголоса спросил юноша и показал на комнату, из которой донесся тяжелый хрип.

Марта Виленбах потерла уставшие глаза, так что красный сок от ягод кровью размазался по лбу.

– Скоро… наверное, все закончится, – ответила она. – Отец Тристан уже два раза к нему приходил. Полагает, что за него остается лишь помолиться. Во сне Ганс хотя бы не чувствует болей.

Она поджала губы и принялась дальше перебирать ягоды. Мари подсела к матери и положила головку ей на колени. Матис с ужасом отметил, как похудела его сестра.

Наконец он собрался с духом.

– Как думаешь, можно мне… можно к нему? – спросил он у матери.

Марта Виленбах отвлеклась от работы и радостно улыбнулась. Лицо ее на мгновение очертили морщинки, которые так любил Матис.

– Конечно, – ответила она с облегчением. – Он не спит, я только недавно к нему заходила. – Она подмигнула сыну: – А если начнет ругаться, не принимай близко к сердцу. Так он пытается показать, что любит тебя.

– Я знаю, – пробормотал Матис. – Просто понять не всегда получается.

Он пересек комнату и осторожно приоткрыл дверь в тесную, похожую на ящик каморку. Ганс Виленбах лежал на кровати, устланной соломенным тюфяком. Матис невольно вздрогнул, когда увидел, во что превратился его когда-то крепкий отец. Под тонким одеялом он напоминал высушенных сливовых человечков, знакомых Матису по Кирмесу. Лицо некогда жилистого кузнеца осунулось, глаза и челюсть стали слишком большими, и наружу показались несколько коричневатых зубов. Его сотряс очередной приступ кашля, продлившийся целую вечность. Ганс Виленбах сплюнул кровавый сгусток в таз возле кровати и только тогда заметил гостя.

– Чего тебе? – спросил он грубо. Голос его звучал на удивление громко и твердо.

– Я пойду сегодня к Эрфенштайну, – ответил Матис. – Мы собирались обсудить поход против Вертингена. Ты, наверное, слышал… – Он прокашлялся. – Орудия готовы, и послезавтра мы выступаем. Осталось только оповестить графа Шарфенека, чтобы он отправил к нам обещанных ландскнехтов.

– Ну а я‑то здесь при чем?

– А ты не догадываешься? – тихо спросил Матис.

В последующие мгновения никто не проронил ни слова. Слышалось лишь хриплое дыхание Виленбаха. Потом отец все же нарушил молчание; при этом в голосе его сквозила какая-то мечтательность.

– Ребенком я скитался с родителями по стране, – начал он, уставившись в низкий потолок. – Отец был бродячим кузнецом, бедным лудильщиком, гнул подковы и время от времени выдирал зубы щипцами. – Виленбах широко улыбнулся. – Как-то раз мы забрели в небольшое селение по ту сторону Рейна, как вдруг раздался гром. Я взглянул на небо. Но это был вовсе не гром – это земля грохотала! На дороге показалось с полдюжины рыцарей на конях. На них были роскошные доспехи, по бокам сверкали клинки, а морды коней покрывали маски из тончайшей стали. Рыцари держали яркие знамена, свидетельства их благородного происхождения. Всадники возвещали прибытие кайзера в близлежащем городе. Старого кайзера…

Кузнец закрыл глаза, словно желал возродить в памяти ту картину.

– Они были словно призраками, Матис. Архангелами, сошедшими на землю, чтобы искоренить зло. В скором времени они скрылись в лесу. Но, клянусь, именно в тот день я понял, что хочу стать оружейником… – Он снова закашлялся. – В конце концов рыцарь Филипп фон Эрфенштайн принял меня на службу.

– И, Господь свидетель, он может тобой гордиться, – тихо заметил Матис.

Снова последовало молчание.

– Почему этого всего не стало? – проговорил Ганс Виленбах скорее самому себе. – Куда подевались рыцари, которые защитили бы обездоленных? Куда девался мудрый кайзер, который положил бы конец всему этому непотребству?

– Времена меняются, отец, – возразил Матис. – Грядет новое время, но это не значит, что оно хуже прежнего. Наоборот, возможно, нам удастся построить более справедливый мир.

Ганс Виленбах рассмеялся, но вскоре его смех сменился очередным приступом кашля.

– Уж не этим ли вонючим орудием? – Теперь он скорее хрипел, чем говорил. – Раньше побеждал сильнейший, тот, кто дольше и усерднее обучался воинскому искусству. В сражениях хватало грязи и крови, но многие при этом оставались в живых. А что теперь? Правители сотнями закупают ландскнехтов и стравливают их с другими такими же. И побеждает в итоге тот, кто спустил на войну больше денег! – Кузнец покачал головой. – Старый наместник и я, нам не место в этом времени. Лучше предоставить его молодым.

Виленбах с трудом приподнялся в кровати и взял сына за руку. Разговор давался ему с явным трудом.

– Ма… мать говорит, что Эрфенштайн тобой очень доволен. Ты показал себя умелым мастером и прирожденным лидером. Она очень тобой гордится. И я… черт возьми, я, наверное, тоже. Хотя и не одобряю то, что ты делаешь!

Кузнец снова откинулся на кровати и закрыл глаза.

– А теперь ступай, – сказал он так тихо, что Матис едва разобрал слова. – Всего тебе хорошего, тебе и новому времени. Пусть Господь не оставляет тебя! Позаботься хотя бы о том, чтобы этот треклятый порох разил кого надо.