– А это что у вас за шрам?

– А это?

Лоенгрин отвечал скупо и неохотно, об иных животных здесь и не догадываются, и любое упоминание о драконах, ограх, василисках, горных великанах может показаться бахвальством.

Потом, когда переоделся в чистое, примчалась Эльза, вся в огромных глазищах, трепещущая, вскрикнула еще с порога:

– Скажите, мой господин, наш брак – это политика или любовь? Сейчас я понимаю, что это только я, дура, безумно влюблена, а вы, сэр Лоенгрин, приняли герцогство по расчету!

Он вздрогнул, замер, потом спросил медленно:

– Я позарился на герцогство?

Она замотала головой, глаза заблестели от слез.

– Нет, как раз нет! Вы слишком чисты, чтобы позариться на что-то в этом мире, но король так обрисовал те ужасы, что будут в Брабанте, если вы не примете трон, что вы согласились только потому, чтобы здесь не было борьбы за престол и резни!.. А я ни при чем… На моем месте могла быть любая другая женщина!

Он нежно привлек ее к груди, прижал, вздрагивающую от рыданий.

– Эльза, Эльза, успокойтесь…

– Не буду я успокаиваться!

– Но нельзя же так…

– А вот можно! И буду реветь!

Он гладил по голове, потом заставил поднять голову и, крепко держа милое лицо в ладонях, начал целовать заплаканные глаза и щеки.

– Эльза… Если честно, то, наверное, принял бы трон Брабанта и без вас, потому что мне начертано быть защитником мира и справедливости. Но это не дало бы мне радости… это была бы просто хорошо выполненная работа. Но вы осветили мою жизнь, вы, как утреннее солнце, заставили меня ликовать и радоваться каждой минуте жизни…

Она подняла голову, на него с надеждой взглянули зареванные глаза.

– Правда?

– Клянусь!

– Господи, – воскликнула она, – в ваше отсутствие я чего только не передумала!

Он кивнул, спросил негромко:

– Леди Ортруда еще здесь?

Она кивнула.

– Да, она меня утешает и рассказывает, какой вы замечательный…

Он насторожился.

– Она рассказывает такое?

– Да, – ответила она простодушно, – если верить ей, то более честного, благородного и великодушного человека вообще нет на свете!.. И я сейчас с удовольствием верю!

Он помрачнел, закусил губу. От Ортруды нужно избавляться срочно. Даже если не сумеет придумать повод.

Лоенгрин настоял, чтобы священник не появлялся в замке время от времени, а пребывал постоянно, кроме того, должен присутствовать и на обеде вместе с рыцарями. Отец Каллистратий пробовал смиренно возражать, он-де привык принимать прихожан в своей церквушке, она ему уютнее, и все увидели, как разъярился рыцарь Лебедя, что до этого выглядел образцом спокойствия, ровного нрава и невозмутимости.

– Церковь умалится, – не сказал он, а прорычал, словно молодой, но полный сил лев, – если ее служители не будут выходить в мир и навязывать… да-да!.. навязывать людям высокие истины, что дал нам Господь.

– Но, ваша светлость…

– Что, – спросил он страшным голосом, – уютнее сидеть в своем мирке, обложившись умными книгами?.. Но родители учат детей только до их взрослости, а дальше учение продолжает церковь! Церковь – и никто другой!

Сэр Перигейл промолчал, но увидел в глазах присутствующих рыцарей то же, что подумал и сам: до чего же осточертело воспитание родителей, едва дождались, когда пришло время расправить крылья и вылететь из их гнезда, вот она, свободная жизнь… а тут, на воле, оказывается, все та же церковь со своими занудными нравоучениями?

Священник вздохнул, посмотрел на грозного рыцаря кроткими глазами.

– Да, ваша светлость, – ответил он с тяжким вздохом, – но церкви намного труднее, чем родителям. В руках родителей иногда мелькает и ремень, что весьма помогает правильному воспитанию, а у церкви такого нет, увы.

– Все равно нельзя прятаться, – отрезал Лоенгрин неумолимо. – Учиться никто не любит! А других учить мы все готовы, и чем человек глупее, тем охотнее учит. Так что давайте не позволяйте ложным учителям уводить народы в стороны, здесь слишком много болот и пропастей…

Обед проходил немного скомканно и напряженно, хотя подавалась жареная и печеная дичь, а вино из лучших запасов герцога Готвальда. Отец Каллистратий смиренно сидел на дальнем конце стола и старался держаться так, чтобы его вообще не видели.

Сэр Диттер, просвещая молодого герцога, начал с гордостью рассказывать, что недалеко отсюда, между землями Ханхона Госбергера, Дагнера Пертруссена и Патрика Александерссона, издавна происходили самые жестокие сражения Брабанта, и земля там на длину рыцарского копья пропитана кровью и засеяна костями.

Барон Коллинс Норстедт и виконт Шатерхэнд немедленно оживились, их предки тоже там дрались, и предки предков, место больно удобное, все дороги там сходятся, а поле просторное и ровное…

– Ну да, – сказал Лоенгрин саркастически, – раз просторное и ровное, то хорошо именно для драки!

– Для сражений, – поправил сэр Коллинс.

– Для героических битв, – сказал Диттер гордо. – Там столько героев показали себя! Многие остались в песнях и балладах…

– Вы хорошо сделали, ваша светлость, – громыхнул суровый сэр Торнбьерн, – что выгнали сладкоголосого барда. Не понимаю, как можно петь про женщин? Песни должны быть о подвигах… Молодежь должна смотреть в сторону наших границ, а не под женские платья!

Его поддержали довольными возгласами, только сэр Филипп Рагнестарн, самый старый и осторожный из присутствующих, напомнил:

– Кстати, о том поле… Я слышал от стариков, что если людей не хоронить по обряду, неважно какому, это деяние прибавляет сил Злу… Это верно?

Все повернули головы к отцу Каллистратию, тот промямлил торопливо:

– Ну да, конечно… но хоронить нужно по-христиански…

– Хоронили и до пришествия Христа, – напомнил сэр Филипп. – Но, бывает, и не хоронили, как не всегда хоронят и сейчас. Но в тех бесконечных битвах Брабанта, несмотря на все запреты и на все усилия церкви, брошенных непогребенными на полях сражений было, как говорят, совсем уж… да, много. Очень даже.

Сэр Торнбьерн пробормотал:

– Бывало и так, что хоронить просто было некому. Когда горстка израненных победителей, а перед ними бескрайнее поле, заполненное трупами в три ряда… гм…

Отец Каллистратий тяжело вздохнул, перехватил суровый взгляд беспощадно холодных синих глаз хозяина, перекрестился.

– Особенно, – проговорил он тихим голосом, – сладко силам Зла, когда брат восстает против брата, сын против отца! Когда разгораются семейные распри и льется родственная кровь. Сэр Торнбьерн, скажите нашему молодому герцогу, что этой кровью кормится дьявол…