Мужчина наклонился к уху иноземки:

— Птаха, ты должна меня слышать… Ты обещала мне, что мой сын будет жить.

* * *

Наташа чувствовала, как по гортани в желудок скатывается жидкость: вязкая, приторно-сладкая, с лёгкой горчинкой, тошнотворная.

Старческий голос указывал кому-то, что и как нужно делать. Молодой — покорно соглашался. Кэйти.

— Руха, госпожа не останется с этими пятнами на всю жизнь?

— Не знаю, девонька. После отравления никто не выживал. Что уж говорить о пятнах.

Послышались слабые сдержанные всхлипы:

— Она такая хорошая.

— Смерти всё едино. А ты ступай домой. Приходи поутру. И возьми из корзины снеди, что ты принесла. Там много всего. Куда столько? Стухнет.

Всё стихло. Хлопнула дверь, и недовольное брюзжание старухи смешалось со звуком льющейся воды.

— Они, что, и ночью будут здесь околачиваться? Всех болезных распугают. Видать, непростая ты, Голубка, раз хозяин стражников приставил.

Наташа сквозь дрёму слышала, как гудит жук, залетевший на тепло горящего огня в печи. Как продолжает бурчать старческий голос, удивляясь каким-то лакомствам, причмокивая, запивая из кубка. Как ворвался в её сознание знакомый мужской голос и с неподдельным беспокойством спросил:

— Что иноземка? Скоро ли ты поставишь её на ноги, старуха?

— Я не Господь Бог, — неохотно откликнулась та.

Бруно приблизился к топчану. Слабые отсветы озаряли лицо русинки.

— Всевышний… Наташа…

В его голосе читалась растерянность и… скорбь? Не рано ли он её хоронит? Девушка внутренне сжалась.

Она видела себя чужими глазами, глазами мужчины, который недавно называл её красавицей, а сейчас видел перед собой… кого? Воображение и в этот раз постаралось на совесть. Один безобразный образ сменялся другим. Что с её телом? О чём говорили граф и старуха, Кэйти и, теперь вот, Бруно? Она подцепила болезнь Хансена? В средневековье — это проказа, внушающая страх и отвращение. Это невозможно! Эта хворь появляется при несоблюдении личной гигиены. К Наташе это не относится. Могла бы она говорить, послала бы всех к чёрту! Это же аллергия! Таблетки сорбента связали и выводят из организма яд! Через поры кожи, в том числе. Ведунья права: следует очистить кожу в источнике от того, чем она её намазала.

Командующий был растерян и подавлен. Перед ним лежала обездвиженная женщина, которая недавно вызывала недоумение и восхищение своей дерзостью и смелостью. И что с ней сделали? Из-за вице-графа? Вопрос «Кому нужна смерть сына хозяина?» не давал покоя.

Бруно вышел из избушки, размышляя о том, что человеческая жизнь ничего не стоит. Сегодня ты живёшь, дышишь, воюешь, а завтра тебя нет. Почему именно Наташа?

— Убью сукина сына, — шептал он исступлённо, вскакивая в седло скакуна. — Найду и убью.

* * *

То, что нас не убивает, делает нас сильнее. Как это по-латыни? Вспоминай, Ильина!.. Quod non interficiat nos facit fortior nobis.

«Твари! Травить меня? Убивать? Кто вам дал такое право? Вы не Бог, господин убийца! Я вернусь и найду вас. Если потребуется убить — убью не задумываясь». Волна дрожи прошла по позвоночнику, прострелом ударила между лопаток, словно туда со всего маха всадили копьё.

Наташе показалось или действительна она почувствовала движение пальцев на руке? Она внутренне улыбнулась. Дышать стало легче.

* * *

Просторные покои встретили Бригахбурга привычной темнотой. Луна ушла за угол здания, царствуя на той стороне.

Он долго сидел у купальни, слушая успокаивающее журчание воды. Августовская ночь не хотела отпускать уставшего путника.

Сев на ложе, он стянул ботфорты, бросая на пол. Вытянувшись на простыне, немигающим взором уставился на складки свисающего полога, заставляя себя успокоиться и думать о чём-нибудь приятном. Только ничего приятного на ум не шло. Перед глазами стоял лик иноземки: всё такой же притягательный, дразнящий… И лик сына… Они такие разные, а оказались связаны одной нитью. Ничего, завтра будет новый день и принесёт он покой и радость. Он лично отвезёт русинку к источнику. Она поднимется.

* * *

Его сиятельство открыл дверь в комнату сына, чувствуя приближение чего-то ужасного. Кормилица стояла на коленях в изголовье ложа вице-графа, сложив руки в молитвенном жесте. Глаза её были закрыты, губы беззвучно шептали слова молитвы.

Бригахбург застыл у двери. Ирмгард был бледен и тяжело дышал. Его тело, покрытое холодным потом, сотрясала мелкая дрожь.

Мужчина, сделав несколько шагов в сторону наследника, остановился в нерешительности.

Кива обернулась, прошептала едва слышно:

— Хозяин, ему очень плохо. У него снова огневица. Спасите его.

Герард замер. В мозгу раскалённой молнией пронеслись вещие слова девчонки: «Ещё четыре дня, а там и не понадоблюсь». Это конец? Она умирает там, а его сын умирает здесь. Он не думал, что это произойдёт так скоро.

— Кива, что давала иноземка Ирмгарду? Ты видела? Я говорил тебе смотреть за всем, что она делает. Где она брала зелье?

— Я ничего не поняла, мой господин. Она что-то доставала из сумочки, что на её поясе. Я только подносила кубок с водой.

— Сумка… — прищурился граф, вспоминая, как искал в ней пропавшее украшение. Сумка осталась в её покое.

Бригахбург вошёл в открытую настежь дверь избушки ведуньи:

— Старуха, у моего сына огневица. Излечить можешь?

— Хозяин, у вас есть свой лекарь.

— Был бы, тебя бы не спрашивал. Отвечай, ведьма! — повысил он голос.

Кэйти испуганной мышкой села на табурет в углу, сливаясь со стеной и становясь незаметной.

— Огневицу не могу лечить. Поздно.

— Вот она смогла, — указал его сиятельство на занавес, за которым на ложе лежала русинка. — Почему ты не знаешь того, что знает она? Ты ведь ведунья.

— Спросите её сами, хозяин.

— Ты смеёшься надо мной, ведьма.

— Дева поутру открыла очи. Таких я не видела в своей жизни. Посмотрите сами.

Герард подскочил к ложу и, рывком отдёрнув холстину, встретился глазами с русинкой.

Наташа всё слышала. Ночью она очнулась и слушала, как старушка кряхтит и храпит на печи. Она смогла немного повернуть голову и облизать липкие и горькие от снадобья губы. Но это было всё. Тело по-прежнему оставалось недвижимым. Огневица. У вице-графа снова жар — пропустили приём антибиотика и жаропонижающего.

— Ты меня слышишь, — опустился Герард на скамью напротив топчана. — Ирмгарду очень плохо. Скажи, что нужно делать?

Скажи… Вот если бы могла, она бы рассмеялась. И это притом, что она может только облизать губы. А сумка? Есть ли она здесь? Девушка сжала зубы, закрывая глаза.