Альберт Эллингэм помолчал и туже намотал на пальцы канат. Яхта тихонько повернулась, остановилась и покачнулась.

— Знаете, — сказал через миг Альберт Эллингэм, — я увидел, что в своей книге она подчеркнула фразу, ставшую знаменитой: «Я думаю, — сказал Шерлок, — что изначально человеческий мозг напоминает собой пустой чердак, и его можно обставить любой мебелью, какой только захочешь». Я задумался об этом предложении, которое она выделила. Совсем не аккуратно — буквально процарапала карандашом резкую, неровную линию. Никаких других пометок в книге нет. Но кто думает о предложении, которое подчеркнула в книге какая-то студентка? А все мои мысли полностью занимали Айрис и Элис. Я, как и Ватсон, смотрел, но заметить ничего не смог. Однако что-то такое в моей голове, должно быть, все же осело. Вам известно, как мозг работает над проблемой? Он тикает, словно часы, где-то на заднем плане. И помеченная девочкой строка никак не давала мне покоя.

Яхта немного повернулась носом к заходящему солнцу, и Альберт Эллингэм слегка прищурился.

— Я пошел в библиотеку и просмотрел все книги, которые брала Дотти Эпштейн. Но ни в одной из них, Джордж, не нашел никаких пометок. В этом мы убедились вместе с библиотекаршей. Она за этим следит, и что-то подобное мимо таких, как она, никогда не проходит. Подчеркнуть предложение, конечно же, мог и другой студент, однако Дотти настолько любила эту книгу, что, кроме нее, ее попросту больше никто не брал. Она постоянно была у нее. Думаю, многие другие студенты привыкли, что у них есть собственные книги, и пользовались библиотекой не как Дотти. Я пошел еще дальше и посмотрел полицейский отчет о том, что было найдено в обсерватории и подвале. На полу ликерной комнаты обнаружили карандаш — он откатился к стене. Банальная вещь — карандаш, принадлежащий кому-то из студентов. Синий, с надписью «Эллингэмская академия» на боку. Таким образом, логично прийти к выводу, что пометку оставила Дотти, причем в тот самый день и именно в обсерватории. Но почему?

— Возможно, случайно, — ответил Джордж Марш, — может, она испугалась, может, ее кто-то схватил, и она непреднамеренно провела на странице линию…

— Нет. Я, конечно, понимаю, что наводит вас на такую мысль, но все же нет. Непреднамеренная пометка не была бы настолько точной. Это предложение она подчеркнула неслучайно. Мне кажется, что Дотти Эпштейн хотела таким образом что-то сообщить, надеясь, что я пойму. Она на меня рассчитывала, а я ее подвел.

— Альберт, — сказал Джордж, — нельзя так себя…

Эллингэм махнул рукой, отметая его совет.

— Я ценю то, что вы пытаетесь для меня сделать, Джордж, но это ведь правда. Я понял Дотти. Она была из тех, кто играл в игры. Ее дядя работал в полиции Нью-Йорка, по сути, как и вы. По ее словам, он научил ее забираться в самые разные места.

Губы Альберта Эллингэма расплылись в легкой ухмылке, Джордж Марш улыбнулся.

— Да, — произнес Альберт, — Дотти была очень умной девочкой и без боя сдаваться не захотела. Послушайте, сделайте одолжение. Вон та панель, под вашим сиденьем. Протяните вниз руку между коленей, сдвиньте ее влево и загляните внутрь.

Джордж Марш наклонился, как ему было велено, и сдвинул панель. Под сиденьем оказалось несколько тугих связок темных брикетов взрывчатки, накрепко прикрепленных к корпусу лодки.

Альберт Эллингэм посмотрел прямо на солнце.

— Яхта заминирована, — спокойно произнес он, — кроме того, на ней еще четыре таких заряда. Я только что установил растяжку, соединив ее с канатом на моей руке. Стоит мне ее отпустить, как мы вместе взлетим на воздух. Можно было бы воспользоваться пистолетом, но пистолет у человека слишком легко отобрать, к тому же я их не люблю. По правде говоря, я попросту не в состоянии себе доверять. Слишком уж сильное у меня желание вас застрелить. И чтобы узнать все, что нужно, мне понадобится некоторое самообладание. На данный момент у вас только один вариант: сесть, не рыпаться и рассказать мне, как все произошло.

Стиви сидела на бетонном полу под куполом беседки, через ткань джинсов ее пронизывал холод. Ее окружала россыпь мертвых, сухих цветочных лепестков. От мемориала уже мало что осталось, но какая-то одинокая открытка ускользнула от внимания уборщиков, с их метлами и мусорными пакетами. Она представляла собой небольшой кусочек голубой бумаги, по краям которого шла черная блестящая, нанесенная вручную кайма. Текст на ней был изображен теми причудливыми буквами, которыми пользуются те, кто всерьез ведет дневник, описывая свою жизнь в ежедневнике с маркерами. Он гласил: «НИКОГДА НЕ УМИРАЙ, НИКОГДА НЕ ОСТАВАЙСЯ МЕРТВЫМ. ВСЕГДА ЛЮБИ. МЕЛОДИ».

Стиви положила клочок бумаги обратно.

Доказательств у нее, конечно же, не было. Поэтому представить их суду она не могла. Как не могла сразу же написать книгу — тем более что не знала, как это делается. Она видела, как пытался писать свой роман Нейт, и этот процесс показался ей поистине ужасным. По правде говоря, она никогда не задумывалась над тем, что сделает, когда распутает это дело. Кому скажет? Может, выйдет ночью и прокричит все луне? Выложит в «Твиттере»? Повысит свой статус в «Фейсбуке» до «криминалиста»?

Вот почему ей так надо было поговорить с Фентон. Она уставилась в телефон.

— Ну что же ты не звонишь? — произнесла она, обращаясь к нему.

Телефон лежал рядом, темный и несведущий. Она взяла его и отправила сообщение Хантеру.

«Чем сейчас занята твоя тетка? Мне нужно срочно с ней поговорить. Ты не можешь сказать, чтоб она мне перезвонила?»

Стиви пялилась в экран, ожидая, когда статус сообщения сменится с «доставлено» на «прочитано». Ничего.

Надо отдохнуть.

Она встала, сделала небольшой круг, провела рукой по коротко стриженным волосам, чувствуя, как пальцы скользят вверх, ероша пряди. Что же с ней делать, с этой мыслью, которая ей пришла? Как проверить работу?

Оставалось, конечно же, только одно. Поступить, как поступают в книгах. Собрать подозреваемых и проработать теорию совершенного преступления. Не вживую, конечно же, а мысленно. Она позовет мертвых. Выстроит их в ряд. И пройдется по ситуации, пункт за пунктом.

Вокруг беседки Стиви расставила полукругом воображаемые стулья. На двух из них усадила Эдварда Пирса Дэвенпорта и Фрэнсис Жозефину Крейн. Эдвард отличался поэтичной внешностью — привлекательной и яркой. Фрэнсис щеголяла с прямой, цвета воронова крыла стрижкой боб. На ней были свитер, кардиган с шевроном на рукаве и юбка. Шерстяная и узкая. Кремово-коричневая. Ко всему этому прилагался берет, лихо сбитый на правый бок. Эдвард надел белую рубашку, ослабил галстук, чтобы он болтался на шее, и расстегнул черный пиджак. У него в волнении горели глаза; чтобы лучше видеть Стиви, он нагнулся вперед, склонившись над своими коленями, в то время как Фрэнсис откинулась на спинку, холодная и собранная.

— Вы, — негромко сказала им Стиви.

Вокруг не было ни души, и, когда она говорила вслух, это помогало.