если она захочет увидеть его таким, то он приедет и будет ждать её на вокзале. Женщина в назначенное время, не чуя под ногами земли, бежит к станции. Увидев «обрубок» когда-то любимого мужа, останавливается как вкопанная. Муж видит, как она ошеломлена. Хочет отковылять обратно. Но через минуту жена с криком муки, жалости и боли: «Се-рё-жа!» – бросается к изуродованному войной мужу, припадает к нему. Рассказ задел. Принимая чужую боль, мы начинаем жить истиннее. Память у меня была счастливая: прочла раз-другой – всё запомнила, хотя никогда ничего не читала со сцены. Сказала бригадиру:

– Я выучила, Гриша.

– Так я ж знал! Василий на баяне сыграет. А вы после.

Узнав, что я выйду на сцену, две или три женщины подошли ко мне в бараке.

– Хотите надеть моё платье? – одна.

– Посмотрите, может, моё? – вторая.

Выбрала. Надела. Причесалась. Волновалась до дурноты. В маленький клуб народу набилось битком. Крик жены из рассказа преследовал меня по ночам. В нём выразилось всё глубинное, пробитое войной и лагерями, когда, кроме как вывернуть себя наизнанку, человек ничего не мог сделать. Ослеплённая болью, я читала. Не помню как… Плакал бригадир Гриша Батурин, плакала «шалашовка», выручившая меня, плакали мужчины – ИТР, голодные, в рваной спецодежде работяги, заполнявшие зал.

Чувство счастья? Возможно ли так назвать то, что было тогда со мной? И почему именно Гриша отыскал для меня применение – несколько иное, чем советский суд? Отношение ко мне изменилось. Да и сама я стала в чём-то иной, узнала про себя нечто новое.

Начальник лагеря, периодически обходивший колонну, построенную к отправке на работу, вдруг остановился возле меня:

– Новенькая?

– Нет, – ответил за меня прораб-болгарин Ергиев, – я вам о ней говорил: работала нормировщицей на заводе.

– Нам самим нормировщики нужны! – оборвал его начальник и обратился ко мне «с претензией»: – Почему я раньше вас не видел?

В тот же день меня назначили нормировщицей. Я должна была замерять земляные работы. Начальственная милость повергла в панику: ведь нормировать труд заключённых значило определять норму хлеба таким же, как я! Перед первой разнарядкой зуб на зуб не попадал. За столом сидели бывалые дяди-уголовники, хваткие, неуступчивые люди. На меня глядели косо: как понимать «манёвр» начальства?

Я замеряла метры нарытых траншей, кюветов, котлованов. У меня получалась одна цифра, в нарядах бригадиров значилась другая, превосходящая мой замер в несколько раз. Невольно вспомнилось, как я в Джангиджире «побрызгивала» волокно. И, вопреки своему желанию, я стала снова подписывать «туфту», заявив бригадирам, что должна быть в курсе всех приписок. Трусила, терялась, но старалась держаться. Мечтала, чтобы меня вернули в бригаду Батурина на общие работы.

Когда через несколько дней нагрянули с проверкой, последовал приказ по лагерю: «Нормировщицу такую-то посадить в изолятор на штрафной паёк». Я обрадовалась: снимут! Не сняли… Как пострадавшей за «общее дело», мне в изолятор передали пайку хлеба. Я уже отлично знала цену акциям такого рода, как и приветствиям «блатнячек», недавно подгонявших меня матом, а теперь кивающим: «Нормировщица, привет!» И всё-таки из поворотов жизни выбирала крохи миролюбия.

В бараке отношение ко мне тоже изменилось. Особое внимание стала проявлять Женя Ш., сидевшая по одной из бытовых статей:

– Сиди, не вставай, я тебе принесу ужин.

– Я сама, Женя, не надо, спасибо.

– Чего ты всё «спасибо» да «сама», надо помогать друг другу. Можем вместе в этап попасть. Ты красивая, но тряпок у тебя нет. А у меня навалом. Дам надеть. На тебя кто-нибудь из начальства глаз положит, ты меня тоже не забудешь. Идёт?

Я уже всего насмотрелась, много знала, но выверты лагерной жизни были неисчислимы. Сидевшая радом «блатнячка» презрительно усмехнулась:

– Да пошли ты её подальше! Она ж, пока несёт тебе ужин, руками из котелка гущу выбирает, а ты после этого жрёшь.

Мне и здесь предлагали то пахту, то сухарик. Я отказывалась. Ещё поглядывала в сторону «пятачка»: «Приедет Барбара Ионовна! Приедет! Не может не приехать…» Давно уже не ожидая писем от Эрика, я всё ждала приезда свекрови.

В самых неожиданных местах по ходу следования на работу – то из-за сарая, то из-за брёвен – появлялись чьи-то родственники. Особенной изобретательностью отличались жена и сестра Александра Иосифовича Клебанова. Эти две женщины возникали в самых непредвиденных местах. Зэки внутри шеренги перестраивались, давая возможность счастливчику очутиться с краю, услышать новости о доме и семье.

Окружённый заботами близких, Александр Иосифович чаще других предлагал мне: «Ну хотя бы стакан молока?» Я говорила себе: «С какой стати!»

Как-то, уединившись на обед в своей дощатой разнарядочной, позабыв обо всём на свете, я доскрёбывала со дна котелка кукурузную кашу. Скрежет алюминиевой ложки о жесть котелка дошёл до собственного сознания, когда я увидела стоявшего на пороге Клебанова. Не знаю, сколько времени он наблюдал за моим самозабвенным усердием, но я долго после этого старалась не встречаться с ним взглядом. А вскоре, замеряя землю, почувствовала голодную дурноту. Очень хотелось есть. Успела только шагнуть во времянку-мастерскую. Когда пришла в себя, увидела Александра Иосифовича. Он держал в руках ложку и котелок с чаем, в который накрошил сухарей.

– Одного хочу, – произнёс он сердито. – Хочу когда-нибудь встретиться с вашим мужем. У меня есть что ему сказать.

Видимо, сильное, что-то по-людски сочувственное было в его запальчивых словах. Горькое тепло залило душу.

* * *

Гудок на обед застал меня однажды в кузнице. Рабочие ушли, а я села в угол, чтобы съесть свой паёк. За стеной кузницы разговаривали расположившиеся на обед мужчины:

– …А кто её муж?

И сразу вспомнился давний эпизод. В первое же утро по прибытии в Беловодский лагерь перед выходом на работу нарядчик выкрикнул:

– Где здесь Петкевич?

– Я.

– Идём, – сказал он заговорщицким тоном, – пойдёшь сейчас со мной в мужскую зону, там тебя твой мужик ждёт.

«Твой мужик, твоя баба» – терминология здесь иной быть не могла. Сердце упало. «Сейчас увижу Эрика. За то время, что нас перебрасывали с одной колонны на другую, его перевели сюда?..» Шла за нарядчиком, не успев привести себя хоть в какой-то порядок, страшась, что Эрик просто не узнает меня.

– Вон там он ждёт, за хлеборезкой, – указал нарядчик на угол барака.

За хлеборезкой стоял незнакомый человек.

– А тот, кто спрашивал Петкевич? Где он?

– Я и спрашивал. Вчера вечером увидел, что вас привели этапом. Не узнаёте меня?..

– A-а, вы?

…Узнала! Это тоже был один из новотроицких защитников.

– Меня зовут Пётр Гордеев. Тогда не успели познакомиться. Помните?

– Конечно помню. Но зачем вы так сказали нарядчику? Зачем назвались моим мужем?

– Ну а что такого?