Я представляю, как ем густую студенистую массу, и не могу сдержать гримасу, но мой гид смеется и предлагает:

– Я закажу порцию себе, и вы сможете попробовать.

Она подходит к маленькой стойке, где в настоящее время без присмотра стоит кассовый аппарат, и берет два меню. Передает мне оба, но указывает на верхнее.

– А пока, может быть, закажете что-нибудь из этого меню – это американский завтрак.

Я соглашаюсь на яичницу с беконом, и пока мы ждем еду, Зофия предлагает:

– Давайте спланируем поездку в Тшебиню, – говорит она. – Это очень маленькое местечко, но мы ведь даже не знаем, что хотим выяснить, верно?

– В том-то и дело.

– Ну, вчера днем я поработала с фактами, которые вы прислали мне по электронной почте, – говорит Зофия и достает из сумки айпад. Она кладет его между нами на столешницу и загружает приложение для отображения родословной. – Большинство туристов, приезжающих сюда, не понимают, что в нашей стране очень немногие записи о рождении, смерти и браке оцифрованы или даже централизованы. Я отправилась в Тшебиню вчера днем, как только получила ваше письмо, просто чтобы разобраться с записями в муниципальном совете. Некоторые люди предпочитают сделать это самостоятельно, но у вас просто нет времени. Я сфотографировала соответствующие записи, так что вы ничего не упустили.

– Я не возражаю, – заверяю я ее. – Но мне любопытно… что именно вы искали?

– Больше всего меня интересовало, смогу ли я выяснить, кто все эти люди, – негромко говорит Зофия. – Хорошая новость в том, что мне удалось идентифицировать некоторых из них. Эмилия оказалась младшей сестрой вашего дедушки. Его родителями были Юлита и Алексей Сласки. Так вот, я не смогла найти записи о смерти Эмилии или Алексея, но известно, что Юлита умерла при родах.

Затем Зофия несколько раз касается пальцами экрана и показывает мне страницу, которая для меня выглядит, как бессмысленный набор польских слов, пока мой взгляд не выдергивает имя Па.

«Томаш Сласки, 1920 год».

– Запись о его рождении, – объясняет Зофия. Я беру айпад и молча рассматриваю страницу. Она протягивает руку и снова пролистывает экран, чтобы показать мне скан другой страницы, написанной таким же почерком. – А здесь еще одно имя – Алина Дзяк. Она родилась на несколько лет позже вашего дедушки. Ваша бабушка также упомянула Труду Рабинек – оказывается, это была старшая сестра Алины. Она вышла замуж за Матеуша Рабинека в начале 1930-х годов. Я не смогла найти записи о смерти Труды, Алины или Матеуша.

– Значит ли это, что они все еще живы?

– Алине было бы за девяносто, Труде и Матеушу далеко за сто, так что это маловероятно. Я на всякий случай проверила телефонную книгу, но безуспешно. К сожалению, в данном случае отсутствие записи о смерти не является свидетельством того, что они живы. Наши сведения о военном времени в лучшем случае обрывочны. Нацисты вели тщательный учет в концентрационных лагерях, однако многие документы были уничтожены во время освобождения, а местные муниципалитеты регистрировали все не слишком аккуратно.

– Значит, эти люди – Алина и ее сестра – были родственниками Бабчи?

– Понятия не имею. – Зофия разводит руками. – Я нигде не смогла найти записи о вашей бабушке.

– Но… – Я хмурюсь. – Она определенно родилась здесь.

– На самом деле такое маловероятно, учитывая, что нет записей о ее рождении или крещении, – возражает Зофия. Она произносит это виноватым тоном, но вместе с тем в нем слышна твердая уверенность. Я все еще размышляю над этим, а она продолжает: – Итак, теперь другая семья, которую она упомянула…

– Нет, подождите, – перебиваю я. – Бабча определенно родилась здесь. Мы мало что знаем о ее прошлом, но абсолютно точно: она родилась и жила в Тшебине. Так же, как и вся ее семья – у нее были братья и сестра, и все они родились в доме, в котором жили до войны.

Безупречные брови Зофии слегка изгибаются и ползут вверх.

– Не знаю, что вам сказать, Элис, – говорит она, осторожно пожимая плечами. – О ней нет никаких записей. Если честно, я не смогла найти ни одной записи о семье Вишневских на местном уровне. Мое единственно правдоподобное предположение состоит в том, что она родилась в другом месте и переехала сюда ребенком, это, вероятно, все объясняет. То же касается Саула, Евы и Тиквы Вайс. Вы хоть что-нибудь о них знаете?

Я все еще думаю о Бабче, потому что слишком мало знаю о ее жизни до эмиграции, но одно она ясно дала понять: до этого весь ее мир сводился к Тшебине. И я отчетливо помню, как она говорила мне, что родилась в доме, в котором выросла. Я заставляю себя сосредоточиться на вопросе Зофии.

– Нет, я никогда раньше не слышала этих имен.

– Имя Ева достаточно популярно в Польше и среди христиан, и среди евреев, имя Саул в то время было особенно популярно в еврейских семьях, а Тиква – определенно еврейское имя… То есть я имею в виду, что это еврейское слово. Этих людей тоже нет в местных списках, поэтому я попыталась найти еврейские записи о рождениях, браках и смертях в городе. К сожалению, и там я не обнаружила упоминаний ни об одном из них. Так что, скорее всего, это означает, что они тоже не были местными жителями.

– Неутешительно, – бормочу я. – Мы где-нибудь еще можем это проверить?

– Если вам неизвестен другой населенный пункт, с которым их можно связать, то нет. Я надеюсь, что Ханна отправила вас сюда не за тем, чтобы узнать о судьбе этих людей, потому что если так… это практически нереально, особенно в такие короткие сроки.

– Думаю, что не совсем так, – медленно говорю я. – Вообще-то она больше всего интересуется Па, как бы странно это ни звучало. Именно о нем она спрашивала с тех пор, как мы поняли, что она может общаться с нами с помощью айпада.

– Что мне показалось самым интересным в записях, сделанных вашей бабушкой, так это не то, что там указан Томаш, а польские слова рядом с его именем. – Она проводит кончиком пальца по словам Prosze˛ zrozum. Tomasz. – Это переводится примерно как «пожалуйста, поймите Томаша». Есть идеи, что это может означать?

– Не представляю… Я имею в виду, как я должна понимать мужчину, с которым она прожила более семидесяти лет, – человека, которого больше нет?

– Это письмо, которое вы прислали, тоже довольно интересное. Оно начинается с чего-то вроде «надеюсь, когда ты будешь читать