– Нет, милая, это не про меня. Когда моя жена была жива, она часто говорила мне: «Альберт, какой бы ты ни был большой и тяжелый, ты самое нежное создание на свете». Видите ли, милая, даже в постельных утехах все совершалось самым нежным образом, – быстро добавил он. – Я говорю вам это, милая, не ради намека на непристойность, а чтобы вы могли представить меня в истинном свете. Сильный духом и телом, нежный в прикосновениях и ласках.

Последовало короткое молчание, в течение которого леди было позволено осмыслить и переварить эту наиважнейшую информацию. Затем, поскольку ее руку продолжали поглаживать, Элис пробормотала:

– Как благородно с вашей стороны, Альберт, сказать мне об этом, поскольку – позвольте мне быть столь же откровенной – если меня что-то и удерживало, то лишь страх перед грубостью.

– Тогда вы больше не будете одиноки, дорогая.

Покорение доброго мистера Кадденса, начавшееся таким образом, продолжалось быстрыми темпами в течение последующих недель. Достойный скотовод, который мог не дрогнув встретить разъяренного быка, был мягок как воск в руках этой опытной чародейки и на глазах всего Таннохбрэ осыпал ее поразительно щедрыми подарками.

Во время краткого визита этой пары в Эдинбург магазины на Принсес-стрит пережили набег, и в следующее воскресенье мистера Кадденса сопровождала в церковь красивая молодая леди, столь нарядно одетая – в кашемировом синем костюме, щегольской норковой шубке и в шапочке из того же меха, – что все глаза в этом священном месте были зачарованно устремлены на нее. Сам джентльмен был не менее элегантен, даже помолодел: в сюртуке, какие носят на Бонд-стрит, в белых гетрах с отделкой по самой последней моде и в новых лакированных туфлях. Когда они вышли из церкви после службы и оказались в толпе, кто-то крикнул:

– Когда ждать помолвки, мистер Кадденс?

– Кому интересно, советую заглянуть в завтрашний номер местной газеты! – последовал ответ.

Затем красивая пара села в «даймлер» и скрылась из виду.

– О, Альберт, дорогой, это было просто чудесно!

– Да, девочка, – согласился отважный Альберт. – Никто не смотрел на пастора. Все глазели на нас. А ты выглядела такой красивой, моя дорогая. Тебе ведь нравится, что ты теперь в таких нарядах?

– Да, мой дорогой, я чувствовала, что благодаря тебе получаю свою долю внимания.

Этот обмен комплиментами продолжался до тех пор, пока «даймлер» не подъехал к дому на Колледж-роуд, где Альберт немедленно составил объявление об их помолвке, которое сам же и вывесил снаружи на почтовом ящике. Затем последовал грандиозный воскресный ланч, на котором они, к собственному удовольствию, более основательно обсудили свой успех в церкви.

– За всеми этими делами, дражайший Альберт, я надеюсь, ты не забыл о моей маленькой машине.

– Ни за что на свете, дорогая. В прошлый четверг я был у Хью Фергюсона в его большом гараже и демонстрационном зале. Он категорически против «феррари», говорит, что это только треск и блеск. Но он всецело за новый «ягуар». Быстрая, но как раз для леди машина и бесшумная, как облако. В его демонстрационном зале есть один «ягуар», только что доставленный с завода, оксфордский синий, как раз твой цвет. Настоящая красота.

– О, дорогой Альберт, мой самый милый, самый добрый… можно мне съездить в город и посмотреть?

– Не нужно, моя крошка. Завтра в десять утра он будет стоять здесь, у входа.

– Ох, ты самый милый Альберт на свете!

От волнения будущая миссис Кадденс, не в силах усидеть на месте, стала чуть ли не подпрыгивать на стуле.

– Еще одна интересная вещь на завтра, дорогая: ведущий репортер местной газеты хочет взять у тебя интервью. Ты должна рассказать ему свою историю. Поскольку это означает, что ты получишь приличный гонорар, я сказал, чтобы приходил завтра в одиннадцать.

– О, хорошо! Как ты думаешь, Альберт, сколько это может стоить?

– Я все приготовил для тебя, дорогая. Если ты выдашь товар лицом, то пятьсот фунтов упадут в твою милую маленькую ручку.

– О, Альберт! С любовью к тебе, с новым «ягуаром» и пятью сотнями наличных я буду самой счастливой женщиной на свете.

Наутро все пошло по плану. «Ягуар» был осмотрен и одобрен – пробная поездка была назначена на следующую субботу. Затем, к одиннадцати часам, Элис в новом голубом платье была готова принять мистера Дональда Дугласа, ведущего репортера из «Геральд».

После того как подали кофе, репортер перед началом интервью положил чек на стол:

– Полагаю, мисс Лейн, вы были не очень счастливы в монастыре?

– Счастлива, сэр? Для меня, как для добропорядочной протестантки, это был сущий ад.

– Вы находили свое заключение невыносимым?

– Это было все равно что сидеть взаперти в чулане.

– Может, в тюремной камере? – любезно предположил мистер Дуглас.

– Вот именно, сэр. – Она обвела число «500» на чеке. – А далеко за полночь они не давали мне спать своими занудными гимнами, молитвами и мессами.

– Вам ничего не предлагали, чтобы избавиться от бессонницы?

– Можете быть уверены, сэр, меня там накачивали лекарствами.

– Снотворными?

– Вы понимаете, что я имею в виду, сэр, когда говорю, что это были инъекции?

– Ах! Подкожные! Полагаю, сильнодействующие.

– Да, они вырубали меня, как будто ударяли обухом топора, и наутро, просыпаясь, я чувствовала себя как в аду.

– Ах! Какая великолепная фраза! Можно сказать, вы и чувствовали себя в аду! Вы беседовали с матерью настоятельницей?

– Несколько раз, сэр.

– Какая она из себя?

– Сладкая, как сахар. Она была полна притворной жалости, советуя мне забыть прошлое и начать новую жизнь.

– С ней, в монастыре?

– Да, она была бы рада заполучить меня. Я была бы, как они это называют, раскаявшейся грешницей!

– Мне кажется, вы где-то что-то говорили о тюремных камерах. Вы их видели? Вы когда-нибудь действительно сидели там взаперти?

– Я прекрасно их видела. Как-то в дождливый день я осматривала помещение, и они там были в самом конце, две камеры.

– Наверное, вы задрожали от страха, бедняжка?

– О, сэр, я могла бы такое вам рассказать…

В подобном духе беседа продолжалась еще полчаса, затем мистер Дуглас с улыбкой пододвинул к ней свой блокнот:

– Распишитесь вот здесь, моя дорогая юная леди, и чек ваш.

Она с готовностью расписалась и тут же взяла чек. Мистер Дуглас, выразив на прощание самые сердечные пожелания, удалился.

Дав ему каких-то десять минут, чтобы исчезнуть из виду, бравая Элис отправилась с чеком в банк, обналичила его и получила всю сумму новенькими хрустящими банкнотами: три сотенных, две по пятьдесят и еще сто фунтов – десятками и двадцатками.