Джанет оставалась возле Финлея, наблюдая за его лицом, пока он читал газету. Наконец она робко спросила:

– Вам плохо, Финлей, дорогой?

– Это вонючая, грязная мерзость, Джанет! Ложь озлобленного фанатика, нелепость на нелепости. Я сейчас ухожу, Джанет, и, возможно, вернусь только через несколько часов. По всем серьезным случаям объясни, что я буду во второй половине дня. Остальными займется доктор Камерон.

Чтобы так и получилось, Финлей прошел по коридору, постучал в дверь доктора Камерона и вошел. Добрый доктор, откинувшись на груду подушек, наслаждался сытным завтраком, от которого на прикроватном столике остался поднос с пустыми тарелками.

– Извините за беспокойство, сэр. У меня срочное дело в городе. Когда вы закончите утренний прием больных, их вроде мало, не посмотрите ли, что там срочного для меня?

– Конечно-конечно, мой мальчик. Отсутствуй, сколько тебе нужно. Я буду на страже.

– Благодарю вас, сэр. Я вернусь после ланча.

Финлей открыл гараж и сел в машину. Пешком до центра города было не так уж далеко, но дело было слишком срочное. Через четыре минуты он подъехал к красивому большому старинному дому, на двери которого красовалась небольшая полированная табличка с надписью: «Александр Кохрейн и Ко, адвокаты и служители закона» – таково было название старейшей, лучшей и самой известной адвокатской фирмы на западе Шотландии.

Финлей вошел прямо в комнату в глубине здания, где крупный мужчина в твидовом пиджаке и еще один человек, судя по всему его подчиненный, склонились над утренней «Геральд», лежавшей на столе перед ними.

– Привет, Финлей! – сказал крупный мужчина, поднимая голову. – С утречка еще партийку в гольф?

– В другой раз, Алекс, – ответил Финлей, придвигая стул к столу. – Сегодня хочу попасть во что-нибудь покрупнее маленького белого шарика.

– Понимаю, Финлей. Скотт и я только что в третий раз прошлись по этой мерзости. Все было бы смешно, если бы не было так чертовски серьезно. Тут, конечно, провокация в каждом чертовом абзаце. В тот день после гольфа, когда ты пригласил меня к настоятельнице на чай, я подумал, что никогда еще не встречал такого милого, мягкого человека. А теперь вот это… с темницами… Вроде старый полковник держал там своих собак, пока дом не был продан монастырю?

– Двух датских догов, – кивнул Финлей. – Сестры с ними бы не справились. Обе конуры использовались в монастыре для хранения старых ящиков, садовых инструментов, всего громоздкого и ненужного.

– Побег – это самое то. Насколько я понимаю, большие деревянные ворота никогда не запираются.

– Никогда, они нараспашку днем и ночью. Многие заблудившиеся путники, старые бродячие ремесленники или цыгане являлись туда на даровой ночлег.

– Еще я в восторге от рассказа о долгой прогулке в Таннохбрэ, – рассмеялся Алекс. – Наш Дэви позвонил Джоку Боскопу, который обеспечивал ее ночную пробежку. Он подобрал леди у открытых монастырских ворот и доставил в Таннохбрэ, неподалеку от отеля «Рояль».

– Где она заказала номер принцессы, лучший в отеле, – сказал Дэви.

– Потом она подцепила толстяка Кадденса, и теперь, по-моему, у него в доме она имеет все самое лучшее.

– Ну что ж, Финлей, теперь тебе решать главный вопрос: на какую сумму мы должны подать в суд? Эта вонючая «Геральд» – богатая газетенка, и они, черт возьми, должны быть наказаны за целых две страницы вранья!

– Тебе и называть эту сумму, Алекс! Ты эксперт.

– Я собираюсь поразить тебя, Финлей. За то, что нашу любимую мать настоятельницу посрамили и осмеяли, мы потребуем пять тысяч фунтов.

– Какой бы это был небесный подарок для нее, Алекс. При старом полковнике дом пришел в запустение, и если бы у преподобной матушки были деньги, она могла бы привести его в порядок и еще что-то пристроить.

– Отлично! – произнес Алекс, а затем уже серьезно спросил: – Финлей, старина, когда я учился в Россолле, а ты в Стонихерсте и мы несколько раз встречались на футбольном поле в ожесточенных схватках, разве я когда-нибудь называл тебя непотребным?

– Нет, Алекс, – рассмеялся Финли, – думаю, нет. Мы были слишком заняты тем, что колошматили друг друга.

– Мой дорогой, мой дражайший старый друг, я поднимаю этот вопрос, потому что в этой совершенно грязной статье тебя действительно назвали «непотребным персонажем». А это уже оскорбление, которое само по себе не что иное, как провокация.

– Ну что ж, Алекс, мы не будем мешать ни главному действию, ни большим деньгам, но можешь быть уверен, что, когда вызовешь меня свидетелем, я не премину выложить всю правду.

– Ну и молодец, Финлей. А теперь как насчет ланча?

– В другой раз, Алекс. Я оставил Камерона одного, и мне нужно сначала съездить успокоить преподобную матушку. Они там получают «Геральд». Поэтому я извещу ее о том, что мы собираемся делать.

– Хорошо, Финлей. Пока.

– Пока, Алекс! И благослови тебя Господь!

Когда с быстротой, характерной для всех шотландских городов, в Таннохбрэ распространилась весть о том, что преподобная мать настоятельница монастыря Бон-Секурс предъявила их любимой «Геральд» иск о возмещении морального ущерба, то по тихой маленькой местной общине прокатилась волна недоверия. Искушению посмеяться над этим делом мешал не только размер исковой суммы, но и тот поразительный факт, что инициаторами подачи иска были не кто иной, как Финлей, всеми любимый доктор, и Александр Кохрейн, лучший и самый уважаемый адвокат в округе.

Первое впечатление, что это какой-то блеф, было немедленно опровергнуто тем, что в деле участвуют Финлей и Кохрейн – оба!

В огромном здании «Геральд», где размещалась редакция газеты, царило что-то вроде паники.

– Финлея разозлило проклятое дурацкое прилагательное «непотребный», которое мы прицепили к нему. Может, дать ему сотню, чтобы он отвалил?

– Он плюнет на твою сотню и швырнет обратно!

– Может, нам предложить в порядке возмещения ущерба, скажем, около пятисот?