Мне, конечно, далеко было сейчас до того хладнокровного состояния, о котором толковала Констанс, но внешнее спокойствие мало-помалу возвращалось ко мне. По крайней мере, я чувствовала себя способной говорить спокойным ровным голосом, трезво размышлять, управлять своими поступками и выражением лица. Словом, я взяла себя в руки. Опасения хотя и оставались, но страх – весьма схожий с трусостью – прошел. Я несколько раз глубоко вдохнула, старясь полностью вернуть себе самообладание.

У меня был выбор: сразу отправиться к Александру или остаться здесь. Я выбрала второе. Честно говоря, для первого мне не хватало смелости. И все потому, что я хотя и знала, что обвинения насчет моей недавней связи с Клавьером беспочвенны, все-таки чувствовала свою вину. Подспудно, но чувствовала. Ведь та ночь с Талейраном все-таки существовала. О том никто не знал, но знала я, и это не позволяло мне избавиться от тоскливого ощущения вины.

Я поднялась, подошла к умывальному столику и тщательно умылась, а потом энергично растерла лицо полотенцем. Маргарита помогла мне распустить прическу, вынуть шпильки и расчесать волосы. Я облачилась в ночную шелковую кофту, потом снова надела пеньюар и покрыла волосы ночным белым чепчиком – словом, приобрела вид женщины, собирающейся ложиться спать. Все эти приготовления, обычные для каждого вечера, тоже пошли мне на пользу и придали уверенности. Покончив с ними, я сказала горничной:

– Маргарита, может быть, ты спустишься вниз и…

Она поняла меня с полуслова.

– Конечно, непременно! – заверила она, махая руками. – Нам надо хоть что-то узнать. Я спущусь вниз и попытаюсь что-нибудь разузнать. Уж вы не беспокойтесь.

Это было крайне необходимо. Я ведь даже не знала, где сейчас Александр, с кем говорит и что собирается делать. Следовало хотя бы приблизительно узнать о его намерениях. «Если он говорил с Полем Алэном насчет всего этого, – подумала я, вышагивая из угла в угол по комнате, – если он расспрашивал его, то брат, очевидно, сказал, что одну ночь в Париже я не была дома. Ведь тогда, когда я была с Талейраном, Поль Алэн явился в Париж и не застал меня. Да, меня не было всю ночь. Это, конечно же, лишь усилит мою вину. Надо как-то оправдаться. Надо сказать, наконец, как все было на самом деле, как Клавьер чуть не засадил меня в тюрьму, как я дала взятку Баррасу!»

В этот миг в дверях показалась Маргарита. Я окинула ее удивленным взглядом.

– Ты уже вернулась? Так скоро?

– Мне не позволили спуститься вниз, мадам! – вскричала она разгневанно.

– Как это?

– А вот так. Уже на самых ступеньках меня остановил этот дикарь, Гариб, и сказал, что хозяин, дескать, не позволяет мне выходить из комнаты. Я спрашиваю: «Почему?»

– Ну?

– А он мне ответил, что я, мол, слишком вам предана и что хозяину это сейчас нежелательно.

Мы обе замолчали, глядя друг на друга. Эти репрессии против моей горничной заставили меня насторожиться. Похоже, меня уже заранее считают виновной. Мне приказано сидеть в заключении, а за моей спиной проводится следствие!

– Не переживайте, – сказала Маргарита, – я пойду к другой, кафельной, лестнице и еще раз попробую…

– Нет–нет, – сказала я поспешно, – не надо. Тебя все равно заметят, и это будет чересчур унизительно.

Маргарита проворчала, готовя для меня постель:

– Надо же! До чего уже дошло! Я теперь не имею права ходить по дому, как мне заблагорассудится! И за что же? За преданность! Впервые слышу, чтобы служанке ставили такое в упрек!

Я молчала, кусая губы. В доме стояла полнейшая тишина. Я невольно подумала, что так, кажется, бывает перед грозой. Эта тишина действовала на редкость угнетающе. Я уже готова была, чтобы не мучиться этой неизвестностью, выйти и самой отправиться к Александру – уж меня-то Гариб не посмеет остановить! Но в этот миг голос индуса донесся с лестницы:

– Эжени и Элизабет! – повелительно прокричал он. – Быстро! К хозяину!

Через несколько секунд тихо хлопнула дверь и раздались звуки шагов, – видимо, вызванные Гарибом служанки отправились выполнять волю герцога.

Я повернулась к Маргарите, у меня побелели даже губы.

– Элизабет?! – переспросила я в крайнем ужасе, запинаясь на каждом слоге. – Он позвал Элизабет?!

Маргарита кивнула, и выражение ее лица было почти такое же, как у меня.

Мы обе понимали, что это значит. Элизабет знала такое, о чем я даже подумать боялась. Это было моим кошмаром. Та беременность, тот выкидыш, весь тот злосчастный случай… В какой-то миг я даже подумала, не убежать ли мне из этого дома. Такой выход, пожалуй, был бы самым удачным!

– Маргарита, но почему же он позвал Элизабет? Что навело его на мысль спросить у нее? Почему?

– Должно быть, он решил спросить у служанок, не знают ли они чего. Они ведь при вас находились. Он и Эжени позвал, стало быть, особых надежд на Элизабет у него нет.

– Эжени ничего не знает, но экономка....

Я вдруг в этот миг поняла, что ничего уже исправить нельзя. Я не знала, чем все это закончится, но случившееся навсегда наложит отпечаток на наши отношения – в этом не могло быть сомнений. Он не сможет забыть. Такое не забывается. Он так верил мне. Говорил о моей небесной красоте. И я уверяла его: «Я ваша, только ваша!» И ведь я говорила правду. То, что я чувствовала в мае, когда изменила ему, было уже в прошлом. А теперь… теперь то, что расскажет экономка, будет связано с именем Клавьера. Ложь переплетется с правдой. И, честно говоря, я не видела способа, с помощью которого можно было бы все поставить на свои места.

Я едва сдержала стон, сжимая виски пальцами. Мучительно болела голова. Я открыла рот, чтобы попросить у Маргариты воды, но в эту минуту раздался стук в дверь, и голос Гариба среди мертвой тишины произнес:

– Госпожа, хозяин просит вас спуститься.

6

Держась за перила, я преодолевала ступеньку за ступенькой, и поступь у меня была медленная, словно я шла на казнь. Пеньюар все время распахивался, и я придерживала его рукой. Чуть впереди шел Гариб – замкнутый, молчаливый – и освещал мне путь канделябром.

– Куда мы идем? – насилу спросила я. – Где герцог?

– В кабинете.

Этот верный слуга, похоже, уже разделял возмущение своего господина. И все-таки я заставила себя задать еще один вопрос:

– Что с его раной, Гариб?

Индус остановился на миг и сверкнул белками:

– Она перевязана платком, госпожа. Он не позволил мне осмотреть ее. Ему сейчас не до этого.

Я прикусила язык. В ответе индуса мне послышался какой-то скрытый намек, едва ли не обвинение. И, честно говоря, я порадовалась своей выдержке. Я взяла себя в руки: мне уже не хотелось ни убегать, ни плакать, ни падать на колени. В конце концов, Александр благородный человек, имеющий понятие о воспитании. Так почему же я представляю его каким-то Отелло? Почему мне должно казаться, что он либо задушит, либо – в лучшем случае – изобьет меня? Без сомнения, все случившееся крайне неприятно, но со временем он поймет меня… ведь он, насколько я знала, совершил таких грехов раз в десять больше!