В направленном Меиру Дизенгофу в 1931 году письме Марк Шагал назвал имена пяти художников еврейского происхождения, работы которых, по его мнению, должны были занять центральное место в создаваемом в Тель-Авиве музее: он выделил голландского художника Йозефа Израэльса (1824–1911), французского импрессиониста Камиля Писсарро, двух монпарнасцев: Амедео Модильяни и покончившего с собой за считанные месяцы до этого письма Жюля Паскина и уроженца Берлина Макса Либермана (Max Liebermann, 1847–1935) — единственный из списка, он был на тот момент еще жив. Картин никого из этих художников в Тель-Авиве на тот момент, скорее всего, не было даже в частных собраниях, и задача, поставленная М. З. Шагалом, показалась мэру неподъемной.

В настоящее время в Тель-Авивском художественном музее постоянно экспонируются уникальные коллекции Моше и Сары Майер, Маркуса Мицне и Фелиции Блюменталь, Симона и Марии Яглом, и эти собрания включают шедевры наиболее выдающихся европейских художников второй половины XIX — XX века. Однако восемьдесят с лишним лет назад ситуация была совершенно иной. 44-летний Шагал в 1931 году провел в Палестине/Эрец-Исраэль два с половиной месяца, но в том, что касалось проекта, ради которого он приехал, художник остался крайне разочарован. В интервью парижскому еврейскому еженедельнику «Рассвет» Шагал так ответил на вопрос «Как же обстоят дела с музеем?»:

Это сложный вопрос, и — скажу прямо — у меня совсем мало надежды на то, что он разрешится благополучно. Все дело ведь в том, как подойти к такому начинанию. Я набросал беспристрастный художественный план, наметил залы: Израэльса, Либермана, Писсаро, Модильяни, Паскина — в качестве остова, базы, вокруг которой могла бы группироваться и разрастаться подлинная художественная молодежь... Ведь гораздо легче реализовать серьезный план собирания еврейских художественных ценностей — я говорю о подлинном музее — с чистой, выдержанной на сто процентов программой, чем что-нибудь убогое, полное компромиссов, куда даже и культурный турист не заглянет... Для этого нужна на несколько лет настоящая диктатура людей строго компетентных, которым доверяют и кому всецело предоставляют художественное руководство... Есть опасность: из этого музея выйдет второй «Бецалель»... Хотят портреты еврейских знаменитостей... Разве важно для музея, что это портрет Л. Блюма? Важно ведь, как и кем он сделан, а то, что он изображает именно Блюма, — это на втором плане... Хотят завалить этот музей какими-то муляжами, гипсами, копиями. Кому это нужно? Тут не место покладистости — надо уметь даже отвергнуть подарок, если он идет вразрез с намеченным художественным планом. Но если все это несерьезно, я сниму с себя всякую ответственность за ход этого дела... Одно из двух: пусть устроители доверятся нам — или пусть действуют по своему вкусу. Но в этом случае я совершенно не могу допустить, чтобы какой-нибудь комитет прикрывался моим именем, оно не должно даже упоминаться!..444

Враждебное отношение Марка Шагала к столь много сделавшей для развития самобытной израильской культуры Школе искусств и ремесел «Бецалель», основанной Борисом Шацем (1866–1932) в 1906 году в Иерусалиме, которая преобразована в ныне действующую Академию «Бецалель», огорчает не меньше, чем то, что его план не реализовался. Ни в одном израильском музее так и нет ни зала Модильяни, ни зала Паскина, ни кого-либо другого из монпарнасских художников еврейского происхождения. Модель музея, за которую, по словам Марка Шагала, ратовал Меир Дизенгоф и его соратники, вообще говоря, была реализована в Лондоне и в Эдинбурге, где в 1859 и в 1889 годах соответственно открылись национальные портретные галереи Англии и Шотландии. В Тель-Авиве все же пошли по другому пути, создавая именно художественный музей, но без какого-либо четкого плана: собрание пополнялось теми работами, которые дарили художники и коллекционеры. После неудачного опыта с Марком Шагалом была сформирована консультативная комиссия, состоявшая из четырех талантливых местных художников: Реувена Рубина, Хаима Гликсберга (1904–1970), Батьи Лещинской (1900–1992) и Арье Алвейля (1901–1967). Марк Шагал на открытие Тель-Авивского музея не приехал. Вероятно, решив, что худой мир лучше доброй ссоры, он уже в 1933 году подарил Тель-Авивскому музею две свои работы, но в деятельности музея участия не принимал.

С тех пор прошло восемьдесят лет, однако мечта Марка Шагала о создании музея еврейского искусства в Израиле так и не реализовалась, по всей видимости, в связи с все той же боязнью прослыть «местечковыми», с одной стороны, и националистами, с другой. Осенью 2012 года в Тель-Авивском музее было объявлено о назначении нового генерального директора и главного хранителя; эти посты заняла Сюзан Ландау. В большом интервью газете «Ха’арец» она отметила:

Я всегда рассматривала — и сейчас рассматриваю — израильское искусство как часть международной сцены... Я не знаю, насколько разделение по национальному признаку релевантно сегодня. Нередко достаточно сказать, где и в каком году родился художник. Все больше и больше к искусству относятся исходя из качества работ, а не национальной принадлежности [их создателей]... Обратите внимание, что все больше галерей в Израиле экспонируют зарубежное искусство наряду с израильским445.

Руководитель Тель-Авивского музея, очевидно, равняется на крупнейшие музеи Западного мира, совершенно не воспринимая возглавляемую ей институцию как центр собирания, экспонирования и изучения еврейского искусства. В конце концов, учитывая очень высокий процент иммигрантов в населении Израиля, при декларируемом Сюзан Ландау подходе («достаточно сказать, где и в каком году родился художник») многие самые известные израильские художники просто не будут идентифицированы в качестве таковых: родившийся в городке Теленешты Нахум Гутман окажется молдаванином, уроженец городка Галац Реувен Рубин — румыном, родившийся в Пинске Хаим Гликсберг — белорусом, а появившийся на свет в Борисполе Иосиф Зарицкий — украинцем. Марк Шагал хотел, чтобы музей в Тель-Авиве стал местом собрания лучшего, что создано художниками еврейского происхождения в искусстве, и вышел из состава его учредителей, опасаясь, что художественные соображения будут подчинены национальным, вследствие чего уровень экспонируемых работ будет ниже требуемого. Спустя восемьдесят лет вектор качнулся в противоположную сторону: утверждается, что к искусству нужно относиться исключительно исходя из такого субъективного показателя, как качество работ, вообще не принимая в расчет этническую и конфессиональную идентичность их создателей.

Ирония судьбы состоит в том, что в 1951 году, спустя двадцать лет после того, как Школа искусств «Бецалель» была объявлена М. З. Шагалом вектором, противоположным тому, как он хотел, чтобы развивалось еврейское искусство, именно в ее выставочном зале в Иерусалиме прошла его первая большая ретроспективная выставка в Израиле, на которую он приехал со своей тогдашней спутницей жизни Вирджинией Хаггард (Virginia Haggard, 1915–2006). В книге воспоминаний она рассказывает о том, как рад был Марк Шагал посетить Израиль с выставкой работ, но при этом совершенно не был готов связать с еврейским государством свою судьбу:

Марк писал мне: «Идочка собирается в Израиль на открытие моей выставки. Сто семьдесят девять работ будут выставлены в Тель-Авиве, Иерусалиме, Хайфе и Эйн-Хароде — великое событие! Меня пригласили провести там июнь, это будет мой первый официальный визит в Государство Израиль!»