Подвижническими усилиями своего младшего сына Р. М. Хволес вернулся на родину: в 2004, 2009 и 2012 годах в еврейских организациях Вильнюса прошли три персональные выставки этого замечательного художника, были изданы два великолепных монографических альбома, посвященных его творчеству. Давно настало время осознать место этого мастера как одного из наиболее значимых деятелей еврейской культуры XX века, скитания которого, отраженные в его искусстве, привели к появлению исключительного корпуса работ высочайшего художественного уровня.

* * *

Однако искусство отнюдь не только Р. М. Хволеса в Израиле малоизвестно даже специалистам. В настоящее время израильские государственные институции и фонды демонстрируют вопиющее равнодушие к наследию еврейских художников Восточной Европы (да и вообще диаспоры), о чем, например, свидетельствует тот факт, что на уникальную коллекцию, привезенную Яковом Переменном из Одессы в Палестину еще в 1919 году, в которой были и работы таких опаленных «Парижской школой» художников, как Маркус Гершенфельд, Хаим Грановской, Сигизмунд Олесевич и Александр Файнзильберг455, в Израиле так и не нашлось покупателя, хотя речь шла всего о двух миллионах долларов. В 2010 году она была выставлена на аукцион456 и приобретена киевским бизнесменом Андреем Адамовским и его партнерами.

Хотя художники «еврейского Монпарнаса» в 1930–1940-е годы оказали существенное влияние на развитие эрец-исраэльского искусства, в настоящее время этот след не входит, к сожалению, в ориентированный на Соединенные Штаты израильский музейно-художественный канон. Едва ли в сколько-нибудь обозримой перспективе экспозиции живописцев «Парижской школы» займут более высокое место в художественной жизни Израиля, скорее напротив — едва ли в долгосрочной перспективе удастся сохранить то сравнительно немногое, что еще осталось.

ЭПИЛОГ

Со времен, когда в Париже одновременно творили Амедео Модильяни, Хаим Сутин, Анри Матисс, Пабло Пикассо и Марк Шагал, прошло уже больше ста лет, и это, несомненно, достаточный срок, чтобы попытаться оценить не только и не столько статус этих гениев в мировом искусстве (тут как раз все более чем ясно), сколько значение и вклад художников Монпарнаса как группы — какое место они занимают в коллективной памяти потомков? Часто повторяющийся тезис о всемирном триумфе, вероятно, будет излишне поспешным, причем по трем причинам.

Во-первых, насколько широко известны вышеназванные пять художников, работы которых продаются на торгах ведущих аукционных домов за огромные деньги, настолько же мало кто помнит об Анри Эпштейне, Исааке Добринском, Вилли Эйзеншитце, Осипе Любиче, Иосифе Константиновском и многих других живописцах этого круга. Единая «ткань существования» космополитически ориентированных художников преимущественно «еврейского Монпарнаса» в памяти потомков оказалась разорванной, отдельные «звезды» были вычленены и вознесены, тогда как остальным угрожает забвение.

Во-вторых, у большинства художников, относимых к «Парижской школе», никогда не выходили обобщающие каталоги, вследствие чего множество их сохранившихся работ (не забудем о том, что сотни, если не тысячи, холстов погибли в дни Первой и Второй мировой войны) вообще не известны любителям искусства.

В-третьих, несмотря на наличие отдельных монографических музеев живописцев и скульпторов «Парижской школы» (Пабло Пикассо, Марка Шагала, Осипа Цадкина, Мане-Каца и некоторых других), единого центра, который бы ставил своей задачей изучение и сохранение памяти об этой художественной диаспоре как о едином целом, нет нигде в мире. Такой музей собирался создавать в Харькове бизнесмен и государственный деятель Александр Фельдман, но летом 2013 года было объявлено о проведении экспозиции, озаглавленной «Последняя выставка мастеров Парижской школы из собрания Feldman Family Museum». Анонс выставки гласил, что по окончании ее работы, 15 сентября 2013 года, все 110 выставленных работ сорока художников будут проданы457. Продажа этой коллекции перечеркивает надежду на успех единственного реально возможного на постсоветском пространстве проекта создания музея и научно-исследовательского центра художников «Парижской школы», большинство из которых родились в Российской империи.

В собрании Вячеслава Кантора представлены изумительные работы Хаима Сутина, Амедео Модильяни и Марка Шагала, в том числе одна из самых лучших картин последнего — «Видение» («Автопортрет с музой»), а также Валентина Серова и Натана Альтмана, но картин Михаила Кикоина, Пинхуса Кременя, Иссахара-Бера Рыбака, Мане-Каца и многих других художников «еврейского Монпарнаса» в нем нет ни одной, а отдельные звезды, какими бы яркими они ни были, все же не позволяют представить себе рассматриваемый в настоящей книге феномен в целом. В ведущих российских государственных музеях, благодаря усилиям прежде всего Сергея Щукина и Ивана Морозова, собраны первоклассные коллекции французской живописи 1900-х годов, но русско-еврейские художники «Парижской школы», чей творческий путь начался в 1910-х годах, в этих музеях почти не представлены. Многие из этих художников — уроженцы Российской империи, но почти никто из них не родился на территории Российской Федерации в ее нынешних границах, «локализация памяти» о них в России оказывается почти невозможной, и, вероятно, это в какой-то мере объясняет тот факт, что никакого музейно-научного центра по изучению их наследия в России нет.

Нет такого музея и центра и в Израиле (этим художникам посвящен лишь один зал в Тель-Авивском художественном музее), несмотря на то что почти все эти художники — еврейского происхождения, а Израиль как государство претендует на то, чтобы быть национальным домом и духовным центром всего мирового еврейства. Во Франции же отдельных выставок проводится не так мало, но комплексно это искусство не представлено, не сохраняется и не изучается нигде, а работы многих упомянутых выше живописцев не представлены в Париже ни в одном музейном собрании. Опять-таки, звезды (за исключением Марка Шагала) представлены в коллекции Поля Гийома в собрании музея Оранжери, работы Шагала выставляются много и достаточно часто, но целостный феномен можно пытаться восстановить исключительно по репродукциям и самостоятельно.

Не будет преувеличением вывод о том, что именно диаспоральный характер этой группы художников преимущественно восточноевропейского еврейского происхождения стал причиной того, что они постфактум оказались «ничьими». В отличие от импрессионистов (среди которых, впрочем, тоже был один живописец еврейского происхождения — Камиль Писсарро), родившихся, живших и работавших во Франции, для сохранения, экспонирования и изучения наследия которых в Париже был создан ставший очень популярным музей Орсе, открытый в 1986 году, альбомы художников «Парижской школы», как указывалось выше, в наибольшем количестве представлены в столице Франции в Музее искусства и истории иудаизма. Парадоксальным образом, люди, оказавшиеся в столице Франции для того, чтобы уйти от иудаизма, именно в созданном там два десятилетия назад музее иудаизма обрели свое последнее пристанище.

При этом справедливым будет вывод о том, что эти люди так ни в какой стране и не обрели чувства Родины, на всю жизнь сохранив диаспоральное самосознание. Для большинства из них родным языком был идиш, при определенном знании русского, и даже изучая французский и английский, они редко когда знали эти языки настолько, чтобы в полной мере наслаждаться богатством их лексикона; достаточно вспомнить в этой связи Марка Шагала, книга воспоминаний которого написана по-русски, а основные выступления, опубликованные на десятке языков, произнесены на идише. Мане-Кац и Хана Орлова окончили свои дни в Израиле (Х. Орлова жила в подмандатной Палестине еще до того, как оказалась во Франции), Оскар Мещанинов — в США, но в полном смысле слова ни израильтянами, ни американцами никто из них (а в США долго жил и Мане-Кац) не стал. В годы Холокоста эти художники скрывались, пытались эмигрировать, а кому это не удалось — были депортированы и погибли в лагерях смерти сугубо как евреи, и лишь единицы среди французов стремились помочь этим людям в беде и еще меньшее число их новых соотечественников видели в них «своих». Речь идет о людях, внесших огромный вклад в мировое искусство, но при этом не принадлежащих ни одной стране, а на всю жизнь оставшихся на пересечении диаспор и сохранявших диаспоральное сознание.