Не каждое семейство могло позволить себе устроить такой роскошный зимний сад. Еще полгода назад, да что там – еще шесть недель назад Маркус считал, что тратить средства, силы и время на обустройство оранжереи по меньшей мере бессмысленно. Однако теперь он увидел, что для семьи, о которой он мечтал, которую он стремился создать, подобный зимний сад мог бы стать одновременно предметом гордости хозяина и увлекательным хобби для домочадцев. И ему вдруг очень захотелось создать такое же чудо у себя, даже если чудо это будет создаваться в основном руками бывшего второго помощника королевского садовника.

– Я в восхищении, – сказал он Люсинде, которая по-прежнему была рядом. Слава богу, она не была разговорчивой, потому что Маркус все равно не слушал бы ее, восхищенно любуясь оранжереей, которой по праву так гордилась ее мать.

Маркус никогда не обращал особого внимания на растения, воспринимая их вполне утилитарно, в основном как средство пропитания. Но, стоя посреди всего этого цветочного великолепия, он не мог не согласиться с теми, кто считал, что ценность растений не только в том, что из них делают хлеб, рагу и даже луковый соус.

– Мама очень гордится своей работой. – Леди Люсинда выдержала паузу и, деликатно прочистив горло, добавила: – Я очень горжусь своей мамой, несмотря на то что она, бывает, ужасно злит меня своей одержимостью садом. – Девушка тихо рассмеялась и сделала признание: – Я больше не могу слушать о том, чем один сорт роз отличается от другого.

Да, розы. Роуз, его дочь, нежный бутон среди шипов его будней. Господи, когда он сделался настолько сентиментальным? Должно быть, виной тому это живописное место. Или живущий в нем поэт-графоман постоянно стремился взять слово, только ему никто его не давал. Тогда понятно, почему ему кажется, что все шейные платки невыносимо сдавливают горло.

– Может, присядем? – предложил Маркус и, не дожидаясь ответа от своей спутницы, потащил ее за собой прочь от толпы восторженно щебечущих дам.

Маркус усадил Люсинду на небольшую деревянную скамью, зажатую с обеих сторон статуями. Одна статуя изображала нимфу, а другая, по всей видимости, кентавра. Или то был неудачно изваянный мужчина с четырьмя толстыми ногами?

– Благодарю, – сказала Люсинда и, повернув к нему голову, спросила: – Как вам нравится в Лондоне? Это ведь ваш первый сезон в статусе герцога?

– Да, первый, – кивнув, ответил Маркус. – Хотя я бывал в Лондоне и до того, как унаследовал титул.

– Должно быть, теперь для вас здесь все по-другому. – Скорее всего, она не хотела его унизить. Должно быть, она не хотела напомнить ему, что титул герцога достался не тому, кто его достоин; хотя, вообще-то, было бы правильнее, если бы герцогом стал тот, кто готовился к этой роли с рождения и успел осознать свою исключительность. Как бы там ни было, она уловила суть. Разумеется, иметь богатство, власть и пользоваться всеми дарованными титулом привилегиями приятно, как приятно тешить себя иллюзией, что за все это не придется платить. Собственно, ему это вполне удавалось до того момента, как в его жизнь вошла Роуз. И тогда он осознал, что быть герцогом не только приятно, но и ответственно. С тех пор он чуть ли не каждый день обнаруживал новые изъяны своего воспитания и образования. Задачу он поставил перед собой архисложную, но в этой сложности была своя притягательность. Маркус все еще помнил, как был счастлив, когда смог продержать ложку на носу даже дольше, чем требовалось, чтобы выиграть спор.

Тем временем леди Люсинда ждала от него ответной реплики, хотя он уже успел забыть о том, что она ему сказала. Ах да. Речь шла о различном восприятии действительности «до» и «после». Что же такое сказать, чтобы не показаться занудой? И вдруг он услышал голос Лили у себя в голове. Явственно, словно она была тут, рядом, и шептала ему на ухо: «Ничего не надо говорить. Всем и так видно, что вы зануда. Самонадеянный, высокомерный осел – вот вы кто».

Маркус невольно улыбнулся.

– Я стал старше, – сказал он леди Люсинде. – И то, что мне приносит удовольствие сейчас, – «к примеру, прогулки с дочерью в парке или подтрунивание над ее гувернанткой в попытке стереть с ее лица лимоннокислую мину», – отличается от того, что я делал пять лет назад, до того, как стал герцогом. – Маркус обошелся без упоминания тех занятий, что доставляли ему удовольствие пять лет назад. В конце концов, он беседовал с леди. Хотя кое-что из его прежних увлечений имело результатом появление на свет его дочери – Роуз. Лишнее подтверждение того, что добро и зло относительны. – Полагаю, вы можете сказать то же о себе? – Красиво разыграно. Эти слова, как представил Маркус, сейчас могла бы шепнуть ему на ухо Лили. «Поддержал разговор, и не только. Преподнес все так, словно ее ответ для вас и важен, и интересен». Так и есть, напомнил себе Маркус. На данный момент Люсинда была лучшей кандидатурой на роль его невесты и будущей жены.

– Да, могу, – со смехом ответила Люсинда. – Пять лет назад для меня самым большим удовольствием было слушать музыку в хорошем исполнении, особенно фортепьянную. Я обожала этот инструмент и даже мечтала стать пианисткой. Можете себе представить такое? – с едва уловимой горечью закончила она.

Маркус чуть отстранился и с деланой серьезностью окинул ее взглядом.

– Должен вас удивить: я могу это представить. Вы определенно гораздо глубже и интереснее, чем может показаться на первый взгляд, леди Люсинда. – Ну вот, он, можно сказать, открыл ей свои намерения. Не то чтобы он сам имел о них достаточно ясное представление. Так что же он намерен делать дальше?

Маркус испытал внезапный приступ панического страха. Взгляд его метался по оранжерее в надежде зацепиться за кого-то или за что-то, что могло бы увести их беседу с прежнего курса.

– Скажите мне, – наигранно бодро вдруг попросил он, – какие из этих цветов ваши любимые?

Леди Люсинда замялась, словно она была сбита с толку этой резкой переменой темы. Как, впрочем, и он сам.

– Мне нравятся дельфиниумы и, конечно, розы. Несмотря на то что моя мать ими одержима, – добавила она с усмешкой. – Но я должна признаться, что самые мои любимые цветы – лилии. Они так торжественны, так элегантны и так живописны. А какой запах! На мой прошлый день рождения отец подарил мне духи, которые пахли лилиями. Я и сейчас ими пользуюсь, – добавила она с несколько нервозным смешком.

Во время последней фразы леди Люсинда подняла руку тыльной стороной запястья вверх, и Маркусу ничего не оставалось, кроме как уткнуться носом в ее руку и вдохнуть ее запах.

Запах не был неприятным. Пожалуй, если бы его спросили, понравился ли ему аромат, он бы сказал, что понравился.

– Очень приятные духи, – проговорил Маркус.

– И мама пообещала мне, что освободит место в зимнем саду под мои лилии. – Еще один немного нервный смешок, вызванный, очевидно, стеснительностью. – Это, наверное, звучит глупо, – начала она.

– Вовсе нет, – промямлил Маркус.

– Но лилии, наверное, трудно выращивать, а мистер Бол один из лучших специалистов по выращиванию лилий – по этой причине мама так стремилась его заполучить. Ради меня, – добавила Люсинда.