— Так откуда же они берутся?

— Из вашего страха. Из той части души, которая ненавидит все непривычное и не желает меняться. Из вашей мелочности, глупости, тупого упрямства. Вы боитесь завтрашнего дня — и сделали страх своим богом. Герцогиня это знает.

Каток продолжал скрипеть. Вокруг кипели котлы и с шумом лилась вода. В воздухе пахло мылом и мокрой одеждой.

— Я не верю в Герцогиню, — сказала Полли. — Это сплошной обман. Всякий бы на моем месте обернулся. Это совсем не значит, что я в нее верю.

— Неважно, Полли. Она верит в тебя.

— Правда? — Полли окинула взглядом душную мокрую пещеру. — Значит, она здесь? Может быть, она почтит нас своим присутствием?

Уолти не знала, что такое сарказм. Поэтому она кивнула.

— Да.

Да.

Полли оглянулась.

— Ты сказала «да»? — уточнила она.

— Да.

Да.

Полли расслабилась.

— Просто эхо. В конце концов, мы в пещере…

…но интересно, почему мой голос не отдается эхом?

— Уолт… то есть Элис, — задумчиво сказала Полли.

— Что?

— Пожалуй, не стоит говорить об этом с остальными, — сказала она. — Люди охотно верят… ну, в богов и все такое, и они нервничают, если сказать им, что они просто притворяются. Э… она ведь не появится?

— Та, в кого ты не веришь? — с воодушевлением спросила Уолти.

— Я не утверждаю, что она не существует, — слабо возразила Полли. — Я просто в нее не верю, вот и все.

— Она очень слаба, — сказала Уолти. — Я слышу, как она плачет по ночам.

Полли всмотрелась в худенькое личико, в глубине души надеясь, что Уолти над ней смеется. Но ответом был лишь озадаченный невинный взгляд.

— Почему она плачет? — спросила Полли.

— От молитв ей больно.

Полли подскочила, когда кто-то коснулся ее плеча. Это была Холтер.

— Госпожа Энид говорит, чтобы мы принимались за работу. Стражники могут прийти и проверить.

Стирка — женское занятие, а следовательно — монотонное, утомительное и располагающее к общению. Полли уже давно не доводилось стирать. Здесь, в пещере, были длинные деревянные корыта, над каждым из которых трудились по двадцать женщин. По обе стороны от Полли женские руки выжимали, колотили, выкручивали и мылили белье, прежде чем бросить его в чан для полоскания. Она присоединилась и стала слушать разговоры.

Женщины просто сплетничали, но там и сям, как мыльные пузыри, мелькали ценные сведения. Двое стражников, по слухам, «дали себе волю» — то есть больше прежнего, — и за это их выпороли. Инцидент вызвал большое оживление в прачечной. Судя по всему, в крепости командовал какой-то важный господин из Анк-Морпорка, который и распорядился наказать стражников. Он вроде как волшебник, сказала женщина напротив. Говорят, он видит, что творится на всем белом свете, и ест только сырое мясо. Говорят, у него повсюду шпионы. Разумеется, никто не сомневался, что Анк-Морпорк — воплощенная Мерзость. Полли, старательно оттирая рубаху на стиральной доске, задумалась. В том числе о равнинном канюке, который поднялся так высоко в горы, и о каком-то существе, ловком и быстром, похожем на тень…

Потом она отправилась к кипятильному чану и принялась заталкивать исходившую паром одежду в бурлящую воду. Здесь, в прачечной, где не было никакого оружия, она держала в руках тяжелую палку почти в три фута длиной…

Полли нравилось бездумно работать. Мышцы делали все необходимое, оставляя голову свободной. Никто не знал наверняка, жива ли Герцогиня. Но Полли не сомневалась в одном. Герцогиня была обыкновенной женщиной. Женщиной, а не богиней. Люди молились ей в надежде, что их просьбы завернут в подарочную упаковку и перешлют Нуггану. Но Герцогиня не имела никакого права сводить с ума таких, как Уолти, у которой и без того хватало проблем. Боги творят чудеса. А Герцогиня только позировала для портретов.

Краем глаза Полли увидела вереницу женщин, которые снимали огромные корзины с помоста в углу комнаты и выходили в коридор. Она оттащила Игорину от лохани и велела присоединиться к ним.

— И смотри внимательно! — добавила Полли.

— Слушаюсь, капрал, — ответила Игорина.

— Одно я знаю наверняка, — сказала Полли, указывая на горы сырого белья. — Все это нужно где-то сушить…

Она вернулась к работе, время от времени присоединяясь к общей болтовне — просто для вида. Прачки уклонялись от некоторых тем, особенно избегая говорить о мужьях и сыновьях. Но иногда Полли удавалось кое-что ухватить. Одни мужчины сидели в темнице, другие, вероятно, погибли, третьи еще оставались на свободе. Некоторые прачки постарше носили медаль Материнства. Ее вручали женщинам, чьи сыновья погибли за Борогравию. Дрянной металл покоробился от сырости. Наверное, здешние женщины тоже получали медаль в сопровождении письма от Герцогини, с оттиском ее собственноручной подписи и именем покойного, втиснутого в узкий пробел.

Мы имеем честь поздравить вас, госпожа А. Лапчик (Мунц, Колодезная улица), с героической гибелью вашего сына ОттоПетраГанса Лапчика, которая произошла 25 июня в ххх.

Название места военная цензура всегда вырезала, чтобы враг не радовался. Полли всегда изумляло, что дешевые медали и бездумные слова ободряли и утешали матерей. Те жительницы Мунца, которые удостоились награды, носили ее с болью, гневом и гордостью.

Полли сомневалась, что стоит доверять госпоже Энид. В крепости у нее сидели муж и сын. Госпожа Энид наверняка успела понять, чего стоит Блуз, и скорее всего задалась вопросом, что вероятнее: он освободит пленных или стрясется крупная заварушка, в которой пострадают все? Трудно винить госпожу Энид, если в голову ей пришел очевидный ответ…

Полли вдруг поняла, что кто-то ее окликает.

— Что? — спросила она.

— Посмотри, — сказала Маникль, размахивая у нее перед носом мокрыми кальсонами. — Они кладут цветное белье вместе с белым!

— Да, ну и что? Это же вражеские кальсоны.

— Но ведь нужно стирать как положено! Ты посмотри, они положили сюда красные штаны, и все остальное окрасилось в розовый!

— И что? Когда мне было семь, я любила розовый цвет.[9]

— Бледно-розовый цвет? На мужчине?

Полли быстро взглянула в соседнюю лохань и похлопала Маникль по плечу.

— Да. По-моему, получилось слишком бледно. Подбрось-ка туда еще что-нибудь красное.

— Но будет только хуже… — начала Маникль.