– Из старателей, из старателей… – вздохнув,согласился незнакомец. Он, конечно, сразу понял, что Ксения раскусилаего. – Небойся, хозяйка. Не обижу. Давай-ка лучше я тебе помогу, сенопоставлю, а то не бабское это дело… Можно, завтра начну? Устал нынче…

– Вы небось кушать хотите? Вот, молочка выпейте… коровау меня добрая, раздоенная… – Ксения взглянула на обтянутые скулы мужчины,на запавшие глаза, трепеща от жалости, вынула из котомки хлеб, поставиламолоко… и отвернулась, чтобы он не заметил слез. – Кушайте наздоровье, – продолжала она, – поправляйтесь… А сено… оно что – сено.Лето хорошее стоит, один день погоды не сделает… Там, за ручьём, зимовьезаброшенное, можете лечь, укрыться…

Незнакомца звали Георгием. Георгием Ивановичем Буровым.Целую неделю выхаживала его Ксения, omnaивала молоком с мёдом, настоембадан-травы да взваром овсяным. Георгия без конца тошнило, одолевала страшнаяслабость, нутро отказываюсь принимать пишу. Но всё-таки оклемался, знать, нетолько с виду был крепок. Встал на ноги и ушёл в покос, и любо-дорого былопосмотреть, как работал. Только ходили ходуном широченные плечи да с хрустомсрезала литовка душистые сочные травы. И копны у него получались аккуратные,словно игрушки. Хорошее было сено, пахучее, не моченное летними дождями…

Георгий оказался мужиком рукастым, обязательным и злым доработы. Даром времени не тратя, быстро справился с покосом, сноровисто собралкопны и сметал три больших зарода. Ксения приносила еду, расстилала чистуюутирку, краем глаза тайком наблюдала за Георгием… и впервые после гибелиВанечки от бесстыжих мыслей кружилась голова и тёплая волна подкатывала ксердцу.

Между тем познакомились как следует. Георгий оказался непросто так, – мужчина самостоятельный, с образованием, техник-геолог. И всёбыло у него в жизни хорошо… да вот раз подвернулся ему под руку очкарик один.Наглый, крикливый, в костюме габардиновом. К женщине приличной приставал…Георгий его в Москве-реке и выкупал. Бросил в воду, словно куль с дерьмом. Тотедва не потонул – с катера вытаскивали. Обиженная бабёшка, понятно, убежала,только её и видели. А очкарик оказался партийным, ажно из обкомовскихсекретарей. Так что Георгию на суде чего только не пришили. И политику, ихулиганство, и покушение на представителя власти… Дали четвертак. Засадили взону. Под Челябинском…

Три года отмотал он, как в песок. А дней за десять передтем, как с Ксенией встретиться, довелось ему вкалывать на выездных работах вхозяйской бригаде. Хозяйская – это от слова «хозяин»: так в зоне называли начальника.В тот день приключилось странное… Со стороны Челябинска вдруг полыхнул свет,как будто разом зажглась тысяча солнц. Невидимый огонь дохнул Георгию в лицо, ачуть позже раздался чудовищный, ни с чем не сравнимый гул, будто сама земляраскололась… Потом вздыбилась почва, пошла волнами, и поднялась такая буря, чтобревенчатые дома опрокидывались точно игрушечные. Вековые кедры выворачивало скорнем, а вода в реке поднялась стеной, в небо взметнулась выше крыш… Крики,стоны, убитые, раненые, страшная паника… Вот тут Георгий и подался в бега,воспользовавшись суматохой. В тайге бывший геолог не бедствовал, пищи хватало.Попадалась прошлогодняя брусника и клюква, кедровая падалка, рыбу ловил наличинки короедов и ел её с растертой берёстой, как когда-то в старину –первопроходцы Сибири. А спал и вовсе по-царски, в кедровых и сосновых лапах, напрогоревшем кострище – мягко, тепло, а уж душисто… И со вшами и прочейзэковской нечистью Георгий расправился в два счёта, однажды всю одежду положивв муравейник, – лучшей дезинфекции не придумать…

Одно плохо. Донимала его слабость и тошнота, лицо взялоськоростой и исходило сукровицей. Но он упрямо брёл вперёд, силён и вынослив былкак гуран, забайкальский дикий козёл. И вот – дошёл…

Слушала Ксения Георгия, смотрела в лицо, казавшееся,несмотря на свежие шрамы, таким красивым и добрым… и кружилась от счастьяголова, так сладко и хорошо было ей. Замечталась, затуманилась… едва успела,заметив подъехавшего председателя, выбежать навстречу. Чтобы нос свой поганыйкуда не надо не сунул.

– Добрый день, Абрам Зиновьич! Али по делу?

– Ты, Берестова, не егози, я тебе говорю, не егози.Здесь вопросы я задаю. – Начальство пригладило волосёнки, соскочило стелеги и, вдруг увидев смётанные зароды, аж рот раскрыло. – Вот за это ятебя люблю, Ксюха-попрыгуха, ишь ты, норму выполнила! По две палочки в деньполучишь. Так… Один зарод в колхоз оприходуем, другой махнём тебе на дрова,третий – твой кровный. Завтра зайдёшь в правление на расписку… – И председательхитро сощурился. – А может, посидим потом, самогоночки выпьем, на ощупьпознакомимся, а? И что ты всё ломаешься, Ксюха-попрыгуха? Смотри, осерчаю,слезами умоешься. Я вот тебе норму загну…

От него шёл запах нестиранных порток и застарелого пота.

– Давай, давай, загинай! Кабы я те тогда женилку-то незагнула! – Рассердившись не на шутку, Ксения упёрла руки в бока ирешительно пошла на председателя. – Я те не кто-нибудь! Я вдова солдатагеройского, а не секретарша-потаскушка из правления твоего! Вот только тронь,самому Хрущёву напишу, грамотные, чай! Пугать меня вздумал, кобель мохнорылый!Я те загну!

Чудо как хороша была Ксения в этот миг.

– Тьфу, вздорная баба! Чёрт в юбке!

Председатель боком запрыгнул на телегу, уже взявшись завожжи, со злобой оглянулся.

– Ну и хрен с тобой, пропадай в одиночку. Только зайтив правление не забудь, расписаться надо!

Хлестнул по лошадёнке – и пропал в облаке пыли.

Знать бы ему, что пропадать в одиночку Ксения не собиралась.В тот же день, решившись, сама обняла Георгия – и обрела наконец-таки своёженское счастье. Стали они жить в согласии, тайно видеться в зимовье каждыйБожий день. Была и надежда: у Ксении имелся родственник в Иркутске, работал намясокомбинате гуртовщиком, гонял из Монголии сарлыков. Человек он бывалый,ушлый, придумает, как быть и что делать. Не подведёт, чай. Подмажет кого надо,достанет Георгию документы… Глядишь – они обвенчаются, вырвутся из колхоза да имахнут в Иркутск… а там – ищи ветра в поле. Ещё будут они жить счастливо. Доподруженьки-берёзы, что сажают у изголовья могилы…

Только не пришлось. В конце осени, когда пожухли травы ипотянулись на юг перелётные птицы, не стало Георгия. Сгорев в несколькострашных для Ксении дней – извела его кровавая рвота да мучительная, до потеризрения, головная боль… Молча умирал, не жаловался. На прощание только разлепилискусанные губы:

– Дитё сбереги. Будет мальчик – Глебушкой назови…

Обмыла его Ксения, одела во всё чистое и, взвалив на дроги,по первому снежку увезла на погост… да и схоронила тайно в сторонке у ограды.Жгучие слезы душили её, казалось, жизнь кончена – скорей бы тоже в мать сыруземлю, рядом с Георгием… Однако жизнь продолжалась. Первыми днями лета Ксенияродила мальчонку. Уж такого здоровенького, такого пригоженького. Назвала позавету и в сельсовете записала его с отчеством. Глебом, то есть, Георгиевичем.На редкость крупный был пацан. Голосистый. Да ещё и с Божьей отметинкой: наножках у него росло по шесть пальцев. Как сказал местный батюшка, отецАпраксий, знак этот был благостный, ангельский, к добру.