Скотт задержал дыхание, готовясь к тому, что комната сейчас поплывет перед глазами, однако все уже закончилось. Вот он и пережил свое первое землетрясение. Конечно, уроженцу востока такое в новинку, зато можно считать произошедшее своего рода посвящением.

На студии все вели себя как обычно. На площадке прорвался водопровод, и теперь целый фонтан заливал декорации китайского квартала, а столовую пришлось закрыть. После перекуса в ближайшем магазинчике Скотт пошел оценить ущерб. Как дом, снесенный ураганом с фундамента, лежал в тинистом пруду в обрывках сети безмятежный Будда. По сколам на нефритовой коже идола было видно, что сделан он на самом деле из губчатого каучука. Трое рабочих стояли у лебедки, решая, как вытянуть статую. Они свое дело знали, подходили практично. В тот день сдвинулась с места литосферная плита – да что там, весь мир, – а их волновало только, как навести порядок. Скотт собирался сказать, что занятие это пустое… Впрочем, всю жизнь он делал то же самое.

Скотти не часто баловала отца письмами, ее больше занимала учеба, молодые люди и прочие важные дела. В конце концов Скотт не выдержал и послал ей упрек. Письма, конечно же, разминулись на почте, и он пожалел о том, что поторопился.

«Как я рад, что поездка прошла хорошо! – написал он. – Мы подчас забываем, что твоя мама – приятнейшая спутница, когда разум ее ясен. Несмотря на все ее злоключения, она сохранила такое трогательное игривое очарование… Хорошо это или плохо, в глубине души она навсегда останется молодой и беспечной. Знаю, мама переживает из-за того, что в последнее время тебе чаще приходилось видеть ее в не лучшей форме, так что, наверное, в какой-то мере сказывается и это.

Мои планы пока во многом неопределенные; как только будет время, собираюсь вывезти ее в долгожданный отпуск. Еще три недели мне предстоит трудиться над картиной про бомбоубежище – иначе ее и не назовешь. А все же я вкладываю в нее всего себя – ты делай то же самое с философией. В твоем возрасте пора знать, что жизнь преподносит нам множество возможностей, однако те из них, которые мы упускаем по лени, нерешительности или гордыне, оборачиваются потом сожалением. Прошу только об одном: что бы ты ни делала, делай с душой, чтобы, доживя до моих лет, ты могла обернуться и сказать, что сделала все возможное. Да будет так! (И нет, мне не стыдно за менторский тон. Ты знаешь, что я тобой восхищаюсь и хвастаюсь тобой всем, кто вытерпит мою болтовню, но, Пирожок, троечницей я тебе быть не позволю. Я сам был и троечником, и двоечником, о чем теперь очень сожалею. Так что слушай меня…)».

Скотт последовал собственному совету. Без Шейлы делать по вечерам было нечего, а поскольку работа над «Воздушным налетом» подходила к концу, трудился он днем и ночью, да еще и отправил Оберу два рассказа. За них он надеялся выручить по меньшей мере двести пятьдесят долларов. А на эти деньги можно было нанять машинистку перепечатать кипы набросков романа. За него он примется летом, как только закончит на «Парамаунт».

Скотт надеялся получить от них и новый заказ. В отличие от Дона, полугодовой контракт ему не был нужен, хватило бы и одной картины, которая пополнила бы банковский счет и послужной список. На предпоследней неделе он попросил Свони поговорить с Лазарусом, но прежде чем тот успел позвонить, пришла новость: «Воздушный налет» ляжет на полку.

Скотт пытался доискаться до причины, как будто разумное объяснение могло смягчить потрясение. И Дон, и Свони, и Шейла только пожимали плечами. Просто это Голливуд.

За картину ему заплатили, но со студии уволили, и даже Свони ничего не мог сделать. Теперь писать можно было хоть целый день, однако вместо этого Скотт призраком бродил по дому в халате и тапочках. Он настолько привык к распорядку, что чувствовал себя выбитым из колеи. Садиться за роман он еще не был готов, а все замыслы рассказов казались избитыми.

Очередная плохая новость пришла и от Обера. Ни «Пост», ни «Колльерс», ни даже «Эсквайр» «Странным приютом» не заинтересовались. А посылать куда-то еще, не поговорив со Скоттом, он не хотел.

– Куда-то еще – это куда?

– В «Либерти».

Неужели все настолько плохо? Туда они уже однажды обращались, когда творческие дела Скотта были совсем плохи.

– А как насчет «Сенчери»?

– Они сейчас не принимают рассказы.

– «Ридбук»?

– Не их стиль.

– «Американ»?

– Закрылся год назад.

– А если попробовать с двумя другими рассказами?

– Это можно, – ответил Обер без воодушевления в голосе.

– Сколько они теперь платят?

– Как всегда, сотню.

– Хорошо, давай попробуем, – сдался Скотт.

Но и в «Либерти» рассказы не взяли.

Из трех рассказов «Приют» Обер находил лучшим. Предлагать остальные два «Пост» и «Колльерс» он смысла не видел.

– А в «Эсквайр»?

– Можно попробовать.

Скотт не знал, что возмутило его больше – тон разговора или пустые уступки. И то и другое. Неужели и Обер в него не верит?

На следующей неделе он получил конверт из бухгалтерии Обера, на котором в прозрачном окошке крупными буквами было напечатано его имя. Внутри лежал чек, но за что, он ума не мог приложить. Может, Обер таким образом хотел извиниться? Скотт отложил письмо, решив сначала просмотреть счета. Потом успокоился и вскрыл конверт. Оказалось, издательство прислало авторские отчисления. На конец января Скотту полагалось за его книги 1 доллар и 43 цента.

– Как мило, – сказал он вслух, подписывая бумажку.

Оставшись один, без работы и планов на будущее, Скотт тратил время впустую, а потому решил свозить Зельду на годовщину свадьбы на Кубу, пока еще были деньги. Подготовка сводилась в основном к пиву и ссорам с Шейлой. Она как-то заехала в Энсино без предупреждения. После нескольких недель нескрываемого безразличия она не захотела его отпускать в поездку.

– Ты же знаешь, чем все кончится! Посмотри, опять начинается.

– Я уже больше года держусь.

– Можно просто навестить ее в больнице.

– Я обещал.

– А разве Скотти не приезжала к ней совсем недавно?

– Она говорит, Зельда сейчас в порядке. А даже если бы не была – она моя жена!

– Я просто не хочу, чтобы ты опять страдал.

Скотт не нашел, что ответить, и подумал о своем продюсере и его англичанке. Они-то никогда бы так не ругались.

– Езжай, – сказала Шейла. – Не мне тебе запрещать.

– Это уж точно.

– Хотя бы пообещай не пить в самолете.

– Хорошо.

– И в аэропорту.

– Даже пиво не буду, – сказал он, приподнимая бутылку.

Но через два дня, накануне отъезда, пиво у него кончилось, и Скотт открыл бутылку джина. Перестав понимать, что делает, он позвонил Шейле, прося о помощи. Когда она приехала, Скотт уже забыл о звонке и требовал оставить его в покое. И зачем-то вытащил на письменный стол пистолет. Шейла попыталась незаметно убрать его к себе в сумочку, однако Скотт схватил ее за запястье, за что получил пощечину и повалился на пол.