жил на просторе, в поле. Женщинами человеческого поселения он не интересовался. Не это ли наилучшее подтверждение того, о чем говорила незнакомка над заводью: НЕ ЧЕЛОВЕК. Смуглый, высокий, красивый и совсем чужой. Его мать звали Дита, а отца, надо полагать — Дит. Внезапная мысль сродни озарению так захватила Илью, что он даже забыл о своем счастливом сопернике. А когда вспомнил, не нашел. Парочка растворилась в кутерьме. Следом исчезли Руслан и бань-ши.

Пойти что ли, еще браги хлебнуть? От первоначального, мутного всплеска ненависти почти ничего не осталось, осадок разве. За то, впервые с момента подъема на плато по настоящему потянуло в сон. Илья присмотрелся к ближним домам. В нескольких он успел побывать. На дальнем мысике населенного пространства притулилась избушка. В ней ночевать не приходилось. Не звали, не затаскивали, не заманивали…  и такое случалось. В том доме он еще не ел, не пил, не спал и в морду, паче чаяния, точно не получит, если ввалится среди ночи. В других, надо полагать, тоже. Но в другие он сам не пойдет, упрямством человека. Пока еще человека.

Порожек из трех ступенек, темные сенцы, хозяйственная утварь в углу…  Илья плечом толкнул дверь и, не очень заботясь о тишине, ввалился в горницу.

Они лежали на широкой низкой кровати. Отблески фейерверка влажно играли на потных плечах мужчины, который накрыл собой женщину. Ее круглое колено отсвечивало зеленоватым бликом. Сменился свет за окном, и колено погасло, спряталось в темноту. А из темноты, из-под широченных, тяжелых плеч — стон. С хрипом, с подвывом — такой, что кишки в животе завязались в узел, а все мужское вздыбилось и застонало вослед.

Сергей рывком поднялся, навис над Ильей черной глыбой:

— Зачем пришел? Ты же видел, что она со мной.

— А ты мне в морду дай.

— На.

Он прлетел через полсветелки, сени и порожек…  еще немного, и только на воле, на прохладном ветерке пришел спиной на мятую траву. Весь полет освещали искры, сыплющиеся из глаз. По приземлении, однако, быстро смерклось. Левая щека онемела. Зубы с той стороны шатались. Пожалел, однако, г-н Углов силушки для друга. Приложи он во всю мочь, остался бы г-н Донкович в избушке бездыханным укором. А в Раю впервые возник прецедент: убийство на почве ревности (!!!).

— Идиот! — обругал себя Илья. — Нет, что бы спросить, кто в теремочке живет…  локоть еще ушиб.

Поле зрения слева стремительно сплюскивалось. Зато, сон как рукой сняло, гуляй — не хочу хоть неделю. Не хочу? Да вообще-то — можно. Любая примет. А муж посторожит, чтобы не обидели или случайно не спугнули. Через год — детишек полный дом. Радость-то какая!

Случки! Собачьи случки. И никто никому не попеняет. Было и было. Ребятишки потом будут бегать мосластые как АФ, или рыжие — понятно, кто погулял. Или вот — чернявые да горбоносые — целая популяция маленьких Башметов. Баньшиньчики народятся с синими глазами…  прости меня, Руслик, за чудовищную ересь, которая лезет в голову. Обидели, понимаешь, напомнили, что — человек. А потому, дражайшие жители высокогорного плато, называемого в просторечии Раем, не обессудьте — уйду я. Вот просплюсь, — если утром доведется проснуться, конечно, если остался еще внутри ярый мужской ресурс, — и подамся вниз. Сколько той дороги одолею, и не съедят ли под первым баобабом, не ведаю. Но все равно уйду!

С места приземления он никуда не пошел и не пополз, даже садиться не стал. Куда вынесло ударом в челюсть, там и остался. Лежал, смотрел на очертания созвездий. Они напоминали местную музыку: только нащупаешь форму, начнешь собирать звездочки, ан — нет, у Ориона отрастает хвост, у Кассиопеи — ручка. Алькор и Мицар насмешливо перемигиваются: «Не там ищет! Мы тут — в созвездии дракона. Глаз дракона, присмотрись — зрячий».

Илья проснулся в сером свете не родившейся еще зори, и сразу знобко ощутил и себя и окружающую действительность. Трава серебрилась росистым налетом. Стена избушки снизу от земли казалась неимоверно высокой. Такие ставят для отражения врага. Вот его вчера и отразили. Получил дважды: первый удар — по нервам, второй — по сусалам. Хорошо, хоть похмелье, — прерогатива утра, — почти безболезненно. Ну, получил, и получил.

Вставать, однако, нипочем не хотелось. Илья остался дремать в сизой, ознобной траве, пока ни разбудили легкие шаги. Женщина сбежала с крыльца:

— Сергей! Ты его убил!

— Не может быть, — в голосе хоть бы тень тревоги. Сволочь!

Так и останусь тут лежать, может, обеспокоится, — мстительно подумал Илья. Ага, а потом разберется, что к чему, пнет для удовольствия и объявит: не бойся, голуба, притворяется твой воздыхатель. Или еще что-нибудь обидное.

Илья приподнялся, глянул в полобзора. Один глаз осмотрел свою сторону вольно и глубинно, другой — в ехидный прищур. Слеза размыла контур женской фигурки, приодетой только в легкую сорочку. Одна бретелька соскользнула. Женщина обхватила себя руками за плечи — мерзла на ветру. Все земное, знакомое, понятное и желанное. Картина: «Хмурое утро, после знатной попойки с мордобоем». Так бы и подставил другую щеку.

— Хватит валяться, — позвал Сергей с крылечка. — Вставай, иди в дом. Елена чаем напоит. Согреешь чай, к р а с а в и ц а?

Та молча ушла, едва скользнув взглядом по ожившему Илье и довольной физиономии Углова.

Сергей подошел-таки, и нет, чтобы пнуть униженного соперника — плюхнулся рядом в мокрую траву:

— Я ухожу.

— Далеко собрался? — Илья еще до конца не понял, а в душе уже ворохнулось. Углов говорил слишком серьезно. Неужели он, как и обиженный Донкович, собрался покинуть плато? Покинуть Рай! Он-то ради чего? Илья рывком сел. В голове слегка загудело. Вчерашняя брага пошла кругами, или удар откатился утренним эхом?

— Ты серьезно?

— Рвать отсюда надо. В городе гнусно, — кто спорит, — только и здесь мне не жить. Я скорее руки на себя наложу, чем стану мерином.

— Говорят, два раза в год после какого-то праздника мужские способности возвращаются…

— Не в том дело. Мерин — тот, кто покорно тащит ярмо, лишь бы кормили и не били. Можно трахать все, что шевелится и, все равно, оставаться мерином.

— Алмазов тебя моментально вычислит. Отрядами уже не отделаешься. Убьют на месте.

— Обоснуюсь недалеко от китайцев. С сельвой можно договориться.

— Без Руслана?

— Без него будет тяжело. Ну да, как-нибудь. На шоколадную кору выменяю себе женщину с Горки. Наладится.

— Когда уходишь?

— Завтра. Надо еще кое с кем