— Но вы ж тут семейно живете. Вон в сенях мужская одежда. Какому мужу такое понравится?

— На то есть уговор. Мужья они не люди, что ли, не понимают? Чтобы нас не смущать, они к приходу каравана перебираются в сельву. Скоро вернутся. Чем вас в дороге поют-кормят, что вы сюда добираетесь голодные как волки?

— Дорога не виновата. Оно еще в городе начинается. Постой! Ты сама откуда здесь взялась?

— Проявилась, как все.

— Прямо тут, на плато?

— Ага. Здесь в основном женщины проявляются, мужчины — редко.

— В городе не была?

— Нет. И ни одной женщины оттуда не видела. Какие они?

— Никакие. Их там почти нет. Куда деваются, никто не знает.

— Ты стену видел?

— И про нее знаешь? Видел. Ее отовсюду видно. Стоит. Один раз видел, как из-за нее сигнальные ракеты летели.

— Что?

— Ты из какой эпохи?

— Что?

— Прости. Из какого года? Хоть век знаешь?

— Нет. Девчонкой пошла в соседнюю деревню и провалилась.

— Хорошо тебе: ни памяти, ни тоски.

— Сейчас нет, конечно, а по началу-то я сильно убивалась. Потом гляжу: места славные, люди хорошие. Только мрет много.

— Где в Раю место для смерти?

— Ты говоришь непонятно.

— Прости еще раз. Спрашиваю: где тут умирать?

— Так в сельве же. Мужчины туда уходят. Работают. Сельва многих забирает. Дети подрастают и тоже в сельву. Так и живем.

Потолок, набранный из чистых широких плах, окрасился розовым цветом. Несмотря на ночную бурю, Илья чувствовал себя отдохнувшим и даже чуть примиренным. Но рассказ женщины осел мутью. Значит — предел. Попрыгает, обрюхатит, кого сможет и — на вечный отстой? Так надо.

Кому?!

Вопрос вопросов. Песня песней. Сказка сказок. Кому надо? Ему, Илье, не надо. Да кто его с п р а ш и в а л?

* * *

За два последующих дня с него напрочь сошли остатки цивилизованности. Так, во всяком случае, казалось самому Илье. Что он делал, или вернее что с ним делали, можно было сравнить с невинным первобытным развратом, который имеет в основе, в базисе, рациональную идею продолжения человеческого рода.

И — служил!

На третий день, сбежав от очередной претендентки, Илья подался в ближайшую рощу. По дороге его нагнал, двигающийся легкой трусцой, отряд во главе с Виктором.

— Гуляешь? — дружелюбно осведомился тот.

— Удираю.

Мужчины понимающе заулыбались. И хоть бы кто наладился в морду дать. Ведь их жен три дня по постелям валял. Он-то, еще ничего. Вот Сократ отличился, так отличился: мирные и благостные райские жительницы рвали его друг у дружки в клочки. Отыгрался Сократ на женском племени и за проявление, и за игнатовскую каторгу, и за сельву. Сегодня утром Илья видел его на дальней окарине деревни в обнимку с очередной претенденткой. Против всякой логики проклюнулось сочувствие к оголодавшим женщинам. Откатают свежих мужиков, и опять год жди. Никто не знает, сколько придет в новом этапе: может, двое, а, может, и ни одного. Такое тоже бывало. На плато поднимется стража, оставит списки тех, кто сгинул в сельве, их по минимуму снабдят данью и отправят назад. А женщинам ничего не останется, как ждать следующего этапа. В поселки стражников не допускали. Если и случался кто излишне рьяный, такого по особой тропе провожали до «потемкинской деревни», показывали бараки за высоким частоколом, пыточный столб с навеки привязанной куклой в лоскутах рваной одежды. А народ где? — спрашивал любознатец. Народ — в поле. Удовлетворенный стражник потом вещал в городе Дите о жути в отрядах. Все ухищрения предпринимались с единственной целью — избежать экспансии города Дита на плато.

Илья представил, как по чистой зеленой траве протопает угрюмое дитовское стадо; как Лаврюшка начнет развешивать по стенам свои рескрипты. Женщины исчезнут, а на сказочных полянах вырастут слепошарые каменные дома. Не то что местным, врагам такого не пожелаешь.

— Вы тоже погулять вышли? — вежливо осведомился Илья у Виктора.

— Мы к подъемнику. Надо своих предупредить про птицу, чтобы не трогали, если попадется.

Илья спохватился: за все время он ни разу не вспомнил о Руслике. Спрашивать чужих людей было неудобно, вернется, в деревне разузнает. Если конечно с полдороги не загребет в постель очередная бабенка.

По опушке он брел медленно. Густая, как на ухоженном английском газоне, трава мягко стелилась под босы ноги. Думал ли он неделю назад, что сможет так пройтись, упереться в землю незащищенной ногой? А из-под нее — кузнечик, совсем как дома. Что солнышко будет припекать, что ближние деревья обернутся только прохладой, а уж никак ни голодными ртами. Глаза закрыл, и ты уже бредешь по свежему летнему лугу дома. Но зенки лучше сразу распахнуть — задержка грозит, падением в отчаяние.

Ну что он там оставил такое? Что зовет обратно? Ведь можно жить тут. Не в городе Дите, конечно, здесь, на плато, в отрядах. Ходить на работу. Руслик научит, дружить с сельвой. Труд станет производительнее — жизнь веселее. Будешь каждый год в ожидании пополнения уходить из дому, чтобы твоя женщина, которая когда-то родила от тебя ребенка, вновь зачала, чтобы детки бегали, сшибали яблоки, потом уходили в отряды, возвращались, заводили свои семьи, здоровые и крепкие — бессмертные.

Хоть закрой глаза, хоть открой — тошно.

Опушка заросла орешником. Листики резные, синими колокольчиками свесились цветы. Рядом с цветами на ветках — зрелые плоды. Дубрава шумит. Грибы, наверное…  Или в Раю не бывает грибов? Тьфу! Совсем с ума сбрендил. Так и не пойму, где обретаюсь. Хоть бы кто объяснил. И что потом? А ничего. Дополнительное знание примирит или научит, как прожить здесь свою бесконечную жизнь.

Илья прошел опушку и по тропинке ступил в тень молодых дубов, в спокойную, теплую, но свежую глубину леса. Дорогу перебежал беленький зверек побольше мыши и остановился на обочине. Встал как суслик. Илья его рассмотрел. Зверушке тоже было любопытно. К немалому удивлению своему Илья его узнал. Перед ним вытянулся соня-полчок. Дома осталась до половины прочитанная о них книга, да и встречал однажды на Кавказе, еще в пору походной юности.

Илья обрадовался зверьку как родному, вспомнил крысок в Крюковке и на Китайской горке. Похоже, условия плато ближе к земным. А вдруг и до самой Земли отсюда ближе? Хотя понятие расстояний в данном случае некорректно, попросту — идиотично.

Деревья впереди расступались. Стежка поворачивала, а за поворотом ныряла в чащу, миновав