и отсюда можно наблюдать. Руслан гладил птицу по бескрылым плечам, гладил шею, некрасивую голову. Но птица вдруг дернулась у него в руках, сделала выпад в сторону прутьев клетки, потом успокоилась, осела и, кажется, задремала.

Когда грозная тварь утихомирилась, Руслик обернулся. Илья впервые увидел на его лице слезы.

Они понуро стояли вокруг клетки, а Руслик сидя за решетчатой дверью — так и не согласился выйти — объяснял:

— Это — бань-ши. Она друг…

— Они убивают людей, — перебил староста.

— Только когда защищаются. А защищаться начинают, если почувствуют…  я не знаю, как сказать. Зло…  Когда им угрожают. Когда им хотят сделать больно.

— Они нападают первыми. Не всегда, правда.

— Они — Руслик задумался. Илья в который раз отметил, как мал его словарный запас. И ведь удавалось общаться. Не просто общаться — понимать друг друга. Сейчас мальчику было тяжело как никогда. Он старался донести нечто, чему не было определений в человеческом /?!/ языке. Илья решился помочь.

— Руслан, — окликнул он, поднимаясь со своего места, — Скажи, бань-ши умеет читать мысли?

— Нет…  Да, и мысли тоже.

— Они чувствуют агрессию?

— Беду.

— Это, когда им угрожают?

— Они — смотрят вдаль. И предупреждают.

Илья ничего не понял, но продолжал в надежде, что все как-нибудь прояснится:

— Они чувствуют чужую беду?

— Да. И предупреждают криком.

— Я не понимаю.

— Их крик слышен не только здесь, но и ТАМ…

— Что он говорит? Ты понял? — вцепился в Илью Сергей.

— Я, конечно, могу ошибиться, но получается: эта страхолюдина чувствует беду, и по возможности предупреждает. Так, Руслан?

— Да.

— Но…  нет. Не может быть! Она разумна? — староста подошел вплотную к клетке.

— Да.

— Якорь в корень! — всплеснул руками АФ. — А ее — в суп!

— Кто ж знал! — вскинулся староста. — Точно, ведь — было! Когда восьмой отряд попал в заваруху, страус прибежал и давай орать у самой деревни. А мы его…

— ???

— Так, кто ж знал!

За спиной Ильи послышались всхлипывания. На травке, подогнув ноги, сидела молодая женщина. Одета как все — в рубашку из папира. Лицо обычное, в толпе не заметишь, и плачет по-бабьи, навзрыд. Так жалостно, что за ней потянули остальные.

— Геть! Сопли распустили, — прикрикнул на них староста. Но куда ему было остановить шквал женских слез.

— Чего же теперь с ней делать? От, мать твою! Выпустишь, а вдруг она на ладей кидаться начнет? Поди, натерпелась. Не выпустишь, бабы не хуже страусов заклюют. Слыш, мужик, — обернулся он к Сергею. — Спроси у своего дружка.

Руслик сидел возле птицы и поглаживал ее избитые бока:

— Я все слышал. Она тоже. Она никого не тронет. Только ей далеко не уйти, сильно избита. Мы останемся в клетке. Так ей будет спокойнее. Завтра или послезавтра она уйдет.

— Ты с ней там останешься?

— Она напугана.

— А и оставайся. Мы тебе туда еды принесем, постель…

— Нам достаточно воды и орехов.

Мальчик отвернулся, ушел в себя. Не подойдешь, не тряхнешь: Руслик, объясни. Не объяснит. Не хочет? Не может? Или — дебил? Дуракам — счастье. Он слышит голоса сельвы и животных, но не слышит, или не понимает человеческих…  с ним столько пройдено…  Нет! Не дебил!

* * *

Опять цветные круги перед глазами. Или на воде? Вынырнет сейчас змеерыб, хватит зубками за белу ручку…  Уже хватает, тащит и трясет. Чего тебе, змеерыб? Хочешь кушать?

А я хочу домой!

Хочу выбраться. Или оно — наказание после смерти, и меня давным-давно размазал по стене пьяный грузовик? Просто древние представляли себе это место в виде физической муки, а просвещенная эпоха уродила (уродина уродила) иной Ад.

* * *

Его действительно трясли. Илья с трудом открыл глаза. Сумерки. В них — незнакомое женское лицо. Сосредоточился. Женщина не только дергала за руку, она еще норовила брызнуть в лицо водой из глиняной плошки. По краю миски змейкой вился орнамент с крапинками.

— Плохо тебе?

— Уже нет.

— В первое время так часто бывает. Привыкнешь. Пойдем.

— Куда? — спросил и вспомнил остережение: нельзя кудакать на дорогу — пути не будет.

— Ко мне.

— А что у тебя?

— Как у всех — дом.

— Сейчас…  встану.

Она сильно потянула, поставила на дрожащие ноги и поволокла, подставив плечо. Прям — санинструктор выносит солдата из боя.

А, может, так и есть? Илья заозирался. Впереди ползла еще одна скособоченная парочка — Александр Федорович и давешняя, слезливая баба. Сократа не видно. Уже унесли? Только Сергей сидел на траве возле клетки и разговаривал с Русланом.

Из-за сумерек лица спутницы не разглядеть, видно только, что женщина. Значит, вновь прибывших, разведут по избам, пристроят, помоют, накормят и…  дальше по списку.

Обдало жаром. Сколько раз в дороге накатывало! Гнал, чтобы не рехнуться. Целибат это вам не ленивое отрешение от сладостей земных. Это — пытка постоянным напряжением, когда только опасность, выгоняя адреналин в кровь, заставляет на время забыться. Когда уже все равно, кто она, лишь бы — самка.

* * *

— Давай! Давай, быстрее…

Илья путался в одежде. В чем там путаться-то? Не получалось. Руки не слушались. Но она-то чего торопится?!! Горячая как печка, только кожа на груди чуть прохладнее. Сейчас он до нее доберется…

Женщина опрокинула его на себя и — пошло.

Любовь тигров, акт зверства. Не в смысле причинения боли или умертвия, в смысле рыка, рычания, рева. В голос! Внутри тоже все ревет и крутится так, что впившиеся в спину ногти, почувствуешь только завтра.

Он изливался и изливался. Накопилось. Только под утро наступило некоторое утомление. Женщина бессильно постанывала рядом и рук уже не тянула: еще, еще, еще…

А на рассвете:

— Дня три или четыре, потом пройдет.

— Что пройдет?

— Сюда все такими приходят. Вели, обрюхатить весь поселок, не остановятся.

— А дальше?

— Несколько дней покуролесят и спать. Отоспится мужик сутки, двое, проснется, а сила на убыль пошла. Не только сила, желание пропадает. Так и живут потом. Два раза в год на праздник слонцеворота — игры, пляски — распалятся, глядишь, кто и сподобится на подвиг. В другое время — нет. Вот бабы и ждут каждой партии приговоренных, как сказки. Ребятишек через год полдеревни народится.

— От пятерых?

— Ты завтра в другой