над забитым, безумным, поверженным Клавдием. Захотелось уйти не слушать, не смотреть. Человек даже в Раю не смог успокоиться, забыть, простить…

— Сам! Я — сам! Ушел, бросил все. Они сначала отговаривали, потом грозились.

Клавдий затрясся в приступе кашля. Руслик легонько повел перед ним руками, и кашель унялся.

— Шабаш! — резко поднялся Углов. Клавдия шатнуло на лавке. — Пошли отсюда, пока старый хрыч не врезал с перепугу. Нехай живет. Будет время, потолкуем.

У Ильи опять муторно зашлось внутри. Но и Сергею было нехорошо. У самой двери его шатнуло.

— Что с тобой?

— Елена сказала: еще день, два, и впадем в спячку. Кто сопротивляется дольше, может или рехнуться, или умереть. Такое бывало.

— Давай, прямо сейчас уйдем.

— Старого козла бы еще потрясти.

— Не думаю, что он сменит гнев на милость. Разве, Руслан с ним как-нибудь договорится.

— Руслан не станет.

— Не захочет?

— Не его это дело, — с необычной для себя тоской отозвался Углов.

— Думаю, — жестко предположил Илья, — мы вообще его интересуем постольку — поскольку. Нечто вроде увлечения экзотическими бабочками. В городе и в сельве он нас не бросил, допустим, по доброте душевной. А здесь? Не могу понять.

— Пошли к старосте, — не стал вдаваться в прения Сергей. — Нехорошо удирать втихаря.

— А если нас не отпустят?

— Я так понял, тут насилие не приветствуется.

А ведь можем застрять, тем не менее подумал Донкович. Встанут местные обыватели кругом, и прорывайся. Убивать, тут заказано, драться, возможно, нет. Но попробуй, одолеть толпу матерых, сытых, здоровущих мужиков. Да и не сможет Илья колотить непротивленцев. Углов, тот пойдет через них как нож сквозь масло, а Илья не сможет.

Так и шел за Сергеем, накручивая в душе клубок из сомнений и противоречий.

Староста ладил деревянную лавку возле своего дома. Когда двое подошли и молча нависли, не споро, поднялся от работы, разогнул могучую спину, по очереди оглядел одного, второго:

— Дело ко мне?

— Уходим. — Сергей был краток.

— Чем наш поселок вам не приглянулся? В других все, как у нас. Есть такие, где молодежи больше, а детей совсем нет.

— Мы обратно уходим, в сельву, а дальше, как карта ляжет.

Лицо старосты закаменело. Он шатнулся от пришлых. Сергей тоже сделал шажок назад, обозначая дистанцию. Но минута прошла, а действий со стороны местной власти так и не последовало. Противники расслабились, однако разошлись еще дальше.

— Про себя говоришь или про него тоже? — кивнул староста в сторону Ильи.

— Он сам за себя скажет. Хочешь, спроси.

— Хорошо ли подумали?

— Подумали. А что торопимся, так сам понимаешь…

— Сельву два раза пройти, никому еще не удавалось.

— Стража возвращается по реке.

— Верно. Есть такой путь. Только вдвоем будет трудно управлять плотом, а на маленькой посудине не пройдете.

— Как уж получится.

— Спрошу еще раз: хорошо ли подумали?

— Что еще дельное посоветуешь?

— Думайте.

Илья приготовился услышать злую матерную отговорку Углова, но тот настороженно перепросил:

— Ты о чем?

— Вернетесь в город, а дальше?

— Видно будет.

— Подумай, что станется, если оттуда к нам попрет толпа? Ладно, если из Алмазовки или Игнатовки, а если крюковцы кодлой нагрянут? Плато, конечно, всех меняет, а как не опасаться… . Вот и думаю, стоит ли вас отпускать?

— Сможешь остановить?

— Нельзя силой загнать человека в счастье. Рай надо выстрадать. А потом смириться с тем, что он такой, какой есть.

— Не отпустишь, я лучше руки на себя наложу, чем обращусь.

— А твой друг? — староста обернулся к Илье.

Вполне подходящее время, чтобы пойти на попятный. Скромно и с достоинством. Философская база уже подведена. Осталось, согласится и — в светлое будущее.

— Не отговаривайте меня, пожалуйста, — мирно попросил Донкович. — Только время затянем. А оно, как я понимаю, дорого.

— Пошли.

Староста бросил недоделанную скамейку и зашагал к околице. По дороге не оглядывался, только однажды кликнул Виктора себе в подмогу. Илью, в который раз за сегодняшний день, замутило, захотелось остановиться и присесть. А лучше лечь.

Ни фига! Он быстрее заработал ногами. Сознание, что для его же блага, однако, против его человеческой воли, плато пытается его удержать, заставило упорно, сквозь дурноту шагать вперед.

Отпустило только у кордона. Дом стоял пустой, двери — настежь. Им махнули проходить. Сергей первым шагнул сквозь сумрачную границу света-тени. Илья — следом.

Вдоль стен на полках громоздились тюки и кипы. Запах стоял как дома в магазине «Колониальные товары», где Донкович иногда покупал чудовищно дорогой, божественный «Эрл Грей»: кофе, пряности, сушеные фрукты, выделанная кожа, благовония. Но здесь ароматы были намного гуще и чище одновременно.

— Собери им чего, Витек.

— Много?

— Как страже. Эти, пожалуй, дойдут, а если и пропадает…  Вон, заплечные мешки, — обернулся он к друзьям. — Тащите сюда.

На дно мешков аккуратной кипой лег папир. Твердые обработанные специальным составом листы придали мешкам подобие коробов, сверху укладывали все подряд. Но не навалом. Виктор действовал осторожно и с умом. Когда мешки наполнились, их натуго завязали и перенесли на пристань. Там у самой кромки воды телепалась на конце лодочка. Мешки заняли свое место, однако, староста не торопился садиться на весла:

— Оглядитесь хоть на прощание.

— Да, ладно, тебе, хитрец. Не видишь, нас уже шатает. Будешь тянуть, тут и свалимся.

— Не со зла я! Посмотри, вдруг не доведется увидеть еще раз.

Он прав, Илья обежал взглядом горизонт. Мир плато оставался, невыносимо прекрасен. Они уходили.

* * *

Стоя на краю пристани, над лодочкой Сергей спросил:

— Так и отпустите? В том смысле…  сам говорил, вдруг приведем всякую сволочь.

Волнуется, что ли, железный Углов? Его речь показалась Илье не очень связной. Но абориген, против ожидания, не насупился, а махнул рукой:

— Сомнения, конечно, есть. Но думаю, эта земля любого сломает. Не сломает, так сотрет. Здесь — сила. Против нее никакое зло не мочно. Однако и добром ее так вот просто не назовешь. Сила. Не человеческое оно. А жить где-то надо. Езжайте.

Сергей крабом перебрался в лодочку, сел у весла. Следом за ним, как богомол, заработал сочленениями Илья. Чуть лодку не перевернули, пока угнездились. Виктор уже собирался шагнуть к ним, когда от рощицы протрубила птица. Человек, даже очень умелый подражатель, на подобное не способен. Трель переливалась от высокой, чистой, на пределе слышимости рулады