и своим народом. Большинство из них не явилось ни на один процесс, и суду они предпочитали не верить.

Я ненадолго осталась в Нью-Йорке с друзьями. В Америке почти ничего не напоминало о том, что всего три года назад, в 1945 году, закончилась длительная и жестокая война. Казалось, совсем немногие знают о том, что в этот самый момент продолжались процессы над военными преступниками. Меня совершенно обескуражила такая смена приоритетов по сравнению с моей жизнью в Нюрнберге.

Улицы Нью-Йорка были наводнены людьми, которые в спешке уворачивались от шумного транспорта. Постоянно слышались гудки машин. Отовсюду, куда бы я ни шла, на меня смотрели яркие, мерцающие неоновые вывески. Они манили меня, уговаривая зайти в кинотеатры, на выставки, в магазины, рестораны, отели и всевозможные заведения, крупные и мелкие. Все вокруг меня было полной противоположностью скудной и ограниченной жизни, которую я вела совсем недавно. Мне почти хотелось развернуться и пойти куда-нибудь обратно – хоть куда! – в любое тихое и спокойное место, где я смогла бы обдумать то, откуда я вернулась и куда мне идти теперь.

Кошмары

В это время меня начали мучить ужасные кошмары. В них я все время пыталась сбежать из концентрационного лагеря вместе с четырьмя или пятью маленькими детьми, сделав подкоп под оградой с колючей проволокой. Я пыталась убедить детей не шуметь, потому что иначе их услышит нацистский охранник, который шагал туда-сюда прямо над нашими головами, вооруженный винтовкой с примкнутым штыком.

Погруженная в крепкий сон, я слышала, как бьется мое сердце – так громко, что я боялась, как бы охранник не услышал этого звука.

А потом я вспоминала о детях: что же с ними? Они так хорошо себя вели. Они были как мышки. Но как громко стучали их маленькие сердечки! В руках у меня была какая-то маленькая лампа, и я то и дело пыталась разглядеть свет в конце тоннеля.

После этих кошмаров, начавшихся вскоре после возвращения в Америку, я вдруг осознала, насколько сильно на меня повлияли все те ужасы, которые день за днем, месяц за месяцем я записывала со слов свидетелей в стенографический отчет. Я ведь только что вернулась из места, где мне приходилось слушать историю о том, что из себя представляло «окончательное решение еврейского вопроса», предложенное Гитлером и обличенное во время Нюрнбергских процессов.

Так много плохого случилось с невинными людьми только из-за того, кем они родились.

Это были тщательно спланированные зло и ненависть беспрецедентных масштабов, сотворенные представителями современного цивилизованного общества одного со мной происхождения. А ведь Германия произвела на свет столь великолепных писателей, композиторов и ученых, в числе которых были Иоганн Вольфганг Гете, Иммануил Кант, Иоганн Себастьян Бах, Рихард Вагнер (любимчик Гитлера), Вильгельм Конрад Рентген и Альберт Эйнштейн.

Адольф Гитлер не был невменяемым. Он полностью осознавал масштаб совершенных им преступлений. Наша человечность прочно связана с теми шестью миллионами евреев и миллионами людей других национальностей, которые стали жертвами Холокоста общим числом в одиннадцать миллионов погубленных жизней. Эту цифру не так-то просто осмыслить, пока своими глазами не увидишь, скажем, копию приказов об умерщвлении 14 000 людей за один-единственный день в лагере смерти Треблинка на территории Польши.

Кошмары, которые начали меня преследовать в 1948 году, всегда были одними и теми же. Они вторгались в мой сон на протяжении трех с лишним лет – примерно до 1951 года. Мне пришлось как-то двигаться дальше. Я вышла замуж за служащего военной полиции армии США, который отвечал за нескольких главных руководителей нацисткой Германии, преданных суду, и моя жизнь продолжалась уже в новом качестве: в качестве жены военного и в качестве судебной стенографистки на военных базах, где мне приходилось вести стенографические отчеты во время судебных заседаний. По прошествии некоторого времени у нас родились двое сыновей, а в 1956 году мы переехали в Денвер. Я получила официальную лицензию окружного суда, в котором проработала до 1972 года.

Получение должности стенографиста в Палате представителей США

В 1969 году ко мне впервые обратился главный стенографист Сената США Чарльз Дрешер, предложив мне должность официального стенографиста заседаний Сената. Приняв его предложение, я стала бы первой женщиной-стенографисткой в Сенате. На протяжении последующих трех лет я брала краткие отпуска за свой счет, покидая привычный денверский суд с благословения судьи. Во время отпуска я отправлялась в Вашингтон, округ Колумбия, чтобы вести стенографические отчеты заседаний вместе с другими стенографистами Сената, а также проходила обучение профессии парламентского стенографиста.

Всю первую неделю июня я провела в зале судебных заседаний денверского окружного суда, работая на суде присяжных. В какой-то момент в зал вошел судебный секретарь и положил на стол судьи Роберта Кингсли записку. В этот момент один из адвокатов допрашивал свидетеля. Судья прервал заседание и сказал:

– Дамы и господа, сейчас мы с вами сделаем небольшой перерыв. Спикер Палаты представителей США, Карл Берт Альберт, сейчас на телефоне. Он желает поговорить с Вивьен.

Это объявление всех очень удивило. Во всяком случае, меня точно. Понадобилось три года, чтобы должность стенографиста наконец освободилась, и в итоге мне предложили работу не в Сенате, как предполагалось в самом начале, а в Палате представителей. Я сказала спикеру Карлу Альберту, что действительно заинтересована в этой работе. Он спросил, успею ли я приехать в Вашингтон к полудню следующего дня, чтобы принять присягу, а потом вернуться в Денвер, чтобы надлежащим образом предупредить о своем уходе.

В июне 1972 я переехала в город Маклин, штат Вирджиния, став одной из восьми парламентских стенографистов по государственной деятельности. Главным результатом нашей работы стал «Отчет Конгресса». Всего в нашей команде были две женщины и четверо мужчин.

Шли годы. Все это время меня тревожило, что нееврейский мир словно не хочет обсуждать Холокост или повышать свою осведомленность по этому вопросу.

Мне казалось, что только сами евреи в течение тридцати лет после случившегося занимались увековечением памяти погибших. Я никак не могла понять, почему так происходит. Я благодарила Господа Бога, что каждый год они отмечают день памяти жертв Холокоста в своих синагогах, школах и общественных центрах. Они не могли допустить, чтобы это позорное пятно на истории исчезло или забылось. Но где же были все остальные? Где были христиане? Мы ведь должны были оберегать память не только шести миллионов евреев, погибших в результате этого геноцида, спонсируемого государством, но и пяти миллионов жертв Холокоста, которые евреями не были. Я никак не могла выбросить это из головы.

Ганс