майор! Ваши лекции настолько важны и актуальны, что их необходимо изучать буквально построчно, очень вдумчиво и внимательно! – “запел” наш борец с танками, “пожирая” своими магнетическими глазами начальство. – Но для этого Ваши тезисы надо срочно размножить на машинке и раздать в каждую роту! Мы все досконально изучим, а потом и прослушаем Вашу беседу.

При этих благозвучных словах Шаренко глубокомысленно задумался, снял очки, и хрипло произнес:

– Пожалуй, ты прав. Ну-ка, парторг! Сегодня же чтоб машинистка размножила тезисы лекций! И немедленно раздать в подразделения…

Радуясь находчивости Карчевского, никто не ведал, что тот, отговорив комиссара от двухчасовой лекции, спас от неминуемой гибели весь политсостав полка.

Отложив в сторону свой “гроссбух”, Шаренко сообщил свежие новости о положении на фронте. А затем долго и нудно внушал, чтобы мы не позволяли солдатам подбирать и читать немецкие листовки. Слова его не имели “политического” смысла. В них скрывалась суровая проза фронтовой жизни.

– Если увижу у кого в роте обосранную немецкую листовку, голову оторву! – свирепо возвысив голос, завершил он свой инструктаж. А я вспомнил “агитку” немцев, посвященную известному приказу Сталина № 227 (“НИ ШАГУ НАЗАД!”).

На переднем плане, на фоне руин, были изображены (с реальной фотографии) убитые советские солдаты. Позади, как бы из-за гор, виднелась голова Сталина – с большими усами и испуганным взглядом из-под мохнатых бровей. Под ним – стишок:

«Ни шагу назад!», – приказал тебе Сталин,

Умри возле стен Сталинградских развалин!

А сам уж давно убежал за Урал

Штаны он от страха свои замарал.

На обороте же было обещание: “Русский солдат! Сдавайся в плен! Фюрер гарантирует тебе жизнь и возвращение к семье”.

Вот из-за этих-то листовок как раз и переживал наш политначальник Шаренко.

Зная, что русским не выдают бумаги ни для курева, ни для других неотложных надобностей, Геббельс приказал печатать листовки на мягкой бумаге. Расчет был (и не напрасный) на то, что, пойдет русский Иван по нужде и пока будет справлять свою потребность, обязательно прочтет фашистскую агитку.

Поэтому я заканчивал свои политинформации в своих взводах следующим образом: “Ребята, ходите по нужде подальше от своих окопов, чтобы Шаренко не видал!”.

…Когда я уходил из политотдела (ямы, накрытой брезентом), меня окликнул секретарь комсомольской организации полка – разбитной и веселый лейтенант – и попросил назначить время проведения комсомольского собрания в роте.

– Ладно! – буркнул я, а про себя подумал: “Вот еще одна зануда покою не дает. Шиш тебе с калмыцкой солью, а не собрание!”

Когда я наконец добрался “до дому”, вся моя рота, скрючившись в мелких неудобных окопчиках, спала мертвецким сном. Только одиноко торчал, по пояс высунувшись из траншеи, молодой лейтенантик.

Дождавшись, когда я подойду ближе, он бойко вскочил на бруствер и, вытянувшись в струнку, четко доложил:

– Товарищ старший лейтенант, отдельная рота автоматчиков находится на дневном отдыхе! Никаких происшествий за время Вашего отсутствия не произошло!

…Лишь вчера догнал он на марше полк и получил назначение в нашу роту. С него еще не сошел курсантский шик и он, вчерашний школьник, видимо очень гордился, что наконец попал в настоящую боевую обстановку. К тому же ему доверили командовать резервом штаба полка!

– Вольно! Садись, в ногах правды нет. А я немного вздремну. Буди, если что, – сказал лейтенанту и, положив голову на сапог спавшей тут же медсестры, мгновенно уснул.

– Товарищ старший лейтенант! Вставайте! Кажется, “боевая тревога”! – услышал я и вскочил как ошпаренный.

– К-к-кажется, т-танки! – тут же, заикаясь от волнения, тревожно закричал лейтенант, передавая мне свой бинокль.

Я глянул в окуляры и будто перед самым носом увидел бронированные чудовища в ядовитой буро-желтой камуфлированной окраске, с четкими крестами на башнях. Один за другим они медленно, как некие сказочные монстры, выползали из степной балки, разворачиваясь в боевой порядок.

– Тревога! – истошно заорал я, и этот клич как эхо подхватили проснувшиеся командиры взводов и отделений. Из штаба опрометью прибежал командир роты Арсланов, бывший у командира полка на совещании и там прикорнувший в траншее.

– Петро! – крикнул он мне, тяжело дыша, – беги в штаб и жди указаний. Я тут управлюсь сам! Не забудь сигнал – три красных ракеты!

Когда я прибежал в штаб, по всей территории полкового лагеря уже рвались снаряды танковых пушек и минометов противника. Один из них рванул метрах в тридцати от меня, заставив ткнуться в землю.

Когда осыпались комья грязи, больно ударив по спине, я посмотрел вверх. И заметил, как в воздухе кувыркаются и плавно оседают какие-то бумаги. Быстро вскочив, чтобы прыгнуть в штабную яму, заметил на месте, где находилась землянка политотдела, зияющую воронку. А с небес продолжали падать тезисы шаренковских лекций.

В штабной землянке царила тревога. В углу радист монотонно повторял позывные штаба дивизии. Рядом, сидя на корточках, полковой писарь Оля Кудрявцева спешно упаковывала в ящик штабные документы. Начальник штаба лежал (с высокой температурой) на кучке соломы, накрытый шинелью, его сильно знобило.

– Танки атакуют третий батальон! – выкрикнул из траншеи наблюдатель. Командир полка майор Кроха выхватил у радиста микрофон и открытым текстом начал взволнованно кричать: “Нас атакуют танки и пехота! Да, да, танки и пехота! Сколько? Не менее двадцати! Откуда взялись? А хрен их знает! Срочно высылайте танки и противотанковую артиллерию! Быстрее окажите помощь!” И, обернувшись к стоящему рядом высокому старшему лейтенанту, приказал: “Карчевский! Подымай свою роту ПэТээР и беги вперед! Прикроешь третий батальон!” Карчевский метнулся к выходу. И вскоре его рота, пригибаясь и волоча за собой длинные противотанковые ружья, устремилась туда, где третий батальон яростно пытался отбиться от фашистских танков.

Все, кто был в землянке, захватив оружие, выскочили в траншею. Начальник штаба тоже взял автомат и попросил сидящую рядом медсестру: “Галя, помоги мне подняться!” Та попыталась было протестовать: “Товарищ майор, с такой температурой Вам надо лежать…”.

Обычно очень вежливый, тактичный и сдержанный, начштаба вдруг резко и грубо прохрипел:

– Болеть успеем на том свете! А сейчас надо бить эту сволочь!

С трудом передвигая ноги, он тоже вышел в траншею.

Оля Кудрявцева, взяв гранаты, встала рядом с мужчинами. На ее миловидном нежном лице читалась крайняя решимость – подорвать себя гранатой в смертельную минуту.

Мы увидели, как танки, ведя беглый огонь, неумолимо приближались к переднему краю нашей обороны. Солдаты, поднимаясь из окопов, бросали гранаты. Но результат был нулевым.

Прямо на наших глазах немецкие танки, зайдя с правого фланга, следуя один за другим, принялись утюжить окопы третьего батальона. Это было ужасное зрелище!

Не в силах смотреть, как