– Тише, – сказал Вейренк. – Они продолжают. Возможно, Данглар просто сделал отвлекающий маневр.

– Междусобойчик эрудитов, – согласился Адамберг.

Послышался голос Данглара, мягкий, заинтересованный, почти лишенный инквизиторских интонаций.

– Фамилия Мальмор достаточно редкая, не так ли? Иначе говоря, “плохая, злая смерть”. В департаменте Буш-дю-Рон есть коммуна с таким названием. Но вот фамилия…

Слышно было, как историк хмыкнул.

– Вы проникли в самую суть сокровенных ран истории, майор. В 1847 году один мой предок, носивший заурядную фамилию Мутье и зацикленный на судьбе Камиля, направил мэру Мальмора хорошо аргументированный запрос на право носить эту фамилию. Для того, писал он, чтобы память о “злой смерти” его предка навеки запечатлелась в памяти потомков. Учитывая революционную ситуацию, он получил положительный ответ.

– Богатая идея.

– Но это еще не все.

– Вы носите его имя? Жак-Орас?

– Вот тут вы ошиблись. У Камиля не было второго имени Орас.

– Я не о нем. А о ребенке, оставшемся сиротой. Его звали Орас-Камиль.

Снова смешок, на сей раз смущенный.

– Все-то вы знаете, майор.

– И, несмотря на тяжкий груз этого имени – Орас Мальмор, – у вас нет навязчивых идей, фобий, жажды мести?

– Я уже все объяснил. А вы, майор, из какой семьи?

– Половина ее погибла от силикоза на шахтах Севера.

– Поэтому вы мечтаете ликвидировать всех угольных королей?

– Ну почему же. Пообедаем?

Адамберг встал.

– Все это закончится белым вином, – вздохнул он. – Встречаемся внизу через пятнадцать минут. Ярко-синее небо пойдет нам на пользу.

– Вы чихнуть не успеете, как погода изменится, – напомнила Ретанкур.

Скромного вида полупустой самолетик описывал круги над посадочной полосой острова Гримсей. Адамберг вглядывался в крохотный клочок земли, черные скалы, снежные бляшки и пустое пространство, покрытое желтой прошлогодней травой, новая не успела еще вырасти. Белые и красные домики тесно жались друг к другу вдоль порта и единственной имеющейся дороги.

– Почему мы не садимся? – спросил Вейренк.

– Из-за птиц, их тут тысячи, – объяснил Альмар. – Надо сначала покружить немного, чтобы их распугать. Иначе потом птичьи трупы придется убирать бульдозером. Вон там, – Альмар ткнул пальцем в иллюминатор, – у порта, виднеется деревня Сандвик. В ней домов пятнадцать, в том числе наша гостиница.

Ступив на твердую землю, Адамберг посмотрел, как птицы вновь собираются в стаю.

– На этом острове сто жителей и миллион птиц, – сказал Альмар. – Круто вообще-то. Главное, не наступите на яйца, чайки тут больно свирепые.

Они оставили вещи в чистеньком, словно игрушечном гостевом доме желто-красного цвета с белыми окнами. Наверняка тут и останавливалась группа Виктора и Анри Мафоре. В обеденном зале пахло свежеиспеченным ржаным хлебом и копченой треской.

– Хозяйку зовут Эггрун, – сказал Альмар, – я вчера навел справки. Ее муж, Гуннлаугур, работает в порту, как и три четверти мужчин на острове. Начнем с него, и вы сразу поймете, что вас ждет.

Адамберг с горем пополам записал имена в блокнот и последовал за Альмаром в порт. Переводчик быстро обсудил что-то с Гуннлаугуром, который вытаскивал из лодки свой улов. Отсюда по прямой, за каменным пирсом, были хорошо видны лисьи уши теплого острова. Уши еще были белыми от снега, но берег уже почернел. Километра три, не больше. Ретанкур, не шелохнувшись, вглядывалась в островок.

– Твоим французам что, жить надело? – перевел Альмар.

На все вопросы Альмара Гуннлаугур отвечал отрицательно, мотая головой, и в конце концов бросил на них взгляд, в котором смешались жалость и презрение. Все остальные рыбаки на причале, и старые, и молодые, отреагировали приблизительно так же, высокомерно и неодобрительно, в том числе Брестир, самый юный, более разговорчивый и беззаботный.

– Арендовать мою лодку? Сколько у них крон, у твоих козлов?

– Они предлагают двести.

– Двести пятьдесят. Плюс пятьсот в залог, потому что я не уверен, что снова ее увижу.

– Он, пожалуй, прав, – сказал Альмар. – Я тоже хочу получить свои деньги вперед.

– Вечером в гостинице, – сказал Адамберг.

– Нет, сейчас.

– У меня при себе ничего нет.

– Ну, тогда это совсем не круто и на этом мы расстанемся. – Альмар скрестил короткие ручки.

Адамберг записал несколько слов в блокнот, потом вырвал листок и протянул его переводчику.

– Тут фамилия, телефон и адрес моего заместителя, с моей подписью, – сказал он. – Он тебе заплатит, ему не захочется, чтобы я отправился в мир иной с испорченной репутацией.

Затем Адамберг расстегнул куртку и вынул двести пятьдесят крон.

– Скажи, что пятьсот крон задатка он получит, когда мы окажемся на борту.

– Я заправлю лодку в два часа дня, – сказал Брестир, забирая деньги. – Буду ждать вас здесь. Но для начала пусть пойдут поговорят с Рёгнваром. Чтоб потом не говорили, что я плохой христианин и отправил несведущих на верную смерть.

– А где он?

– На пирсе. Помогает разгружать треску. Надо же ему чем-то заняться.

– Куда мы? – спросил Вейренк, развернувшись. – К священнику на соборование?

– Исландцы – протестанты, – сказал Альмар. – Нет, Рёгнвар вроде бы побывал на острове.

Рыбак, с которым они, если так можно выразиться, вели переговоры, жестом отозвал Альмара в сторону. После краткого обмена репликами переводчик вернулся.

– Что он сказал? – спросил Вейренк.

– Я должен все переводить?

– Это ваша работа, – напомнил Адамберг.

– Ну, хорошо. Он спросил, часто ли в ваших изнеженных странах попадаются парни с двуцветными волосами. Я ответил, что сам впервые вижу.

– В изнеженных странах? – переспросила Ретанкур.

– В Западной Европе. Где люди не сражаются со стихией. А мужчины привыкли чесать языком.

– А они сами всегда так молчаливы?

– С иностранцами да. Говорят, исландцы суровы, как здешний климат, и столь же любезны, сколь зелена их трава.

– Вы поплывете с нами на остров? – спросила Ретанкур.

– Ни за что на свете.

– Вы же только наполовину исландец. У вас должен быть иммунитет против суеверий.

Альмар расхохотался:

– Моя мать бретонка, а это только все усугубляет. А вот и Рёгнвар. Старик в кресле, одноногий. Рёгнвар, мы от Брестира. Эти иностранцы собираются на Лисий остров. Брестир попросил, чтобы они прежде поговорили с тобой.