Заповедное место - Фред Варгас

Комиссар Адамберг умел гладить рубашки: когда-то мама научила его приплющивать плечевой шов и расправлять складочки вокруг пуговиц. Он выключил утюг и уложил вещи в чемодан. Чисто выбритый, тщательно причесанный, он отправлялся в Лондон, и никакая сила не могла этому помешать.

Он передвинул стул, чтобы оказаться в освещенной части кухни. Свет проникал в нее с трех сторон, и Адамберг весь день перемещался вокруг стола вслед за солнцем, как ящерица на скале. Он поставил кружку с кофе на стол с восточной стороны и уселся спиной к свету: день был жаркий.

Он был не прочь повидать Лондон, узнать, как пахнет Темза — такой же у нее запах заплесневелого белья, как у Сены? — и послушать, как кричат над ней чайки. Возможно, они кричат по-своему, по-английски, иначе, чем французские чайки. Но ему не оставят на это времени. Коллоквиум продлится три дня, по десять лекций в каждом заседании плюс шесть обсуждений и прием в министерстве внутренних дел. В этом громадном здании соберется больше сотни легавых высокого ранга, сплошь одни легавые, съехавшиеся из двадцати трех стран: они будут вместе думать над тем, как оптимизировать работу полиции по всей Европе, а точнее, «установить совместный контроль над иммиграционными потоками». Такова была тема коллоквиума.

Как начальник криминальной бригады парижской полиции, Адамберг должен был присутствовать на заседаниях, но это его не беспокоило. Его присутствие будет чисто номинальным, почти неощутимым, во-первых, потому, что ему претила сама идея «контроля над потоками», а во-вторых, потому, что он за всю жизнь не смог выучить ни одного английского слова. Сейчас он безмятежно допивал кофе и читал сообщение от майора Данглара:

«Встр. 1 ч. 20 у стойки. Чертов туннель. Захватил для вас приличный пиджак и галст.».

Адамберг провел большим пальцем по экрану мобильника, стирая тревогу своего подчиненного, как стирают пыль с мебели. Данглару тяжело давались ходьба, бег, а уж тем более путешествия. Проехать под Ла-Маншем по туннелю для майора было так же мучительно, как пролететь над ним на самолете. И тем не менее Данглар никому бы не уступил такой возможности. Вот уже тридцать лет он носил исключительно английскую одежду, считая, что присущая ей элегантность облагораживает его нескладную фигуру. В итоге признательность Данглара распространилась на все Соединенное Королевство в целом, и он превратился в типичного француза-англомана, поклонника изящных британских манер, деликатности и тонкого юмора.

Правда, когда выдержка изменяла ему, он разом забывал о первом, о втором и о третьем: в этом и заключается разница между французом-англоманом и настоящим англичанином. В общем, перспектива побывать в Лондоне, в связи с иммиграционными потоками или по любому другому поводу, очень радовала Данглара. Оставалось лишь преодолеть неизбежное препятствие — «чертов туннель», по которому он никогда еще не ездил.

Адамберг вымыл кружку и подхватил чемодан, гадая, какой пиджак и «галст.» мог выбрать для него Данглар. Тут сосед Лусио постучался в застекленную дверь, сотрясавшуюся под ударами его увесистого кулака. Во время гражданской войны в Испании, когда Лусио было девять лет, он потерял левую руку; после этого правая сделалась толще обычного, как будто соединила в себе силу обеих. Прильнув лицом к стеклу, он властно, призывно глядел на Адамберга.

— Ну-ка пошли со мной, — произнес он повелительным тоном. — Ей самой их не вытолкнуть, мне нужна твоя помощь.

Адамберг вышел за дверь, в маленький сад, который они с Лусио делили пополам. И поставил чемодан на землю.

— Я на три дня уезжаю в Лондон, Лусио. Вернусь — помогу.

— Через три дня не будет проку, — проворчал старый испанец.

Когда Лусио ворчал, его «р» становилось таким глухим и протяжным, словно голос доносился из-под земли. Адамберг взял чемодан, мысленно он уже был на Северном вокзале.

— Что ты там не можешь вытолкнуть? — рассеянно спросил он, запирая дверь.

— Не я, а кошка, которая живет в сарае, под навесом. Ты ведь знал, что она скоро окотится?

— Я не знал, что под навесом живет кошка, и мне на это плевать.

— Ну так теперь знаешь. И не станешь говорить, что тебе плевать на это, hombre.[1]У нее их только трое. Один умер, а два других застряли, я нащупал головы. Я буду массировать ей живот и нажимать, а ты тащи их наружу. Только смотри не стискивай их слишком грубо. Котенок такой хрупкий, он может треснуть у тебя между пальцами, как сухарик.

Мрачный, настырный, Лусио чесал свою давно отрезанную руку, размахивая пальцами в пустоте. Он часто говорил Адамбергу, что в руку, которую он потерял в девять лет, его когда-то укусил паук и он недочесал этот укус. И теперь, шестьдесят девять лет спустя, укус продолжает зудеть, потому что он не успел дочесать его как следует, заняться им всерьез, завершить это дело раз и навсегда. Так с точки зрения неврологии объясняла загадочное явление мать Лусио, а он превратил ее объяснение в жизненную философию, которую применял к любой ситуации и к любому человеческому стремлению. Надо либо заканчивать начатое дело, либо не начинать вовсе. Надо испить чашу до дна, и так во всем, не исключая и любви. Когда какое-то событие занимало Лусио целиком, он чесал свой давний укус.

— Лусио, — отчетливо проговорил Адамберг, идя по саду, — мой поезд отходит через час пятнадцать, мой помощник изнывает от беспокойства на Северном вокзале, и я не собираюсь помогать при родах твоей кошке, пока в Лондоне меня дожидается сотня высокопоставленных легавых. Справляйся сам, как сможешь, а в воскресенье доложишь мне.

— И как же я, по-твоему, с этим справлюсь? — выкрикнул старик, подняв обрубок руки.

Он схватил Адамберга за локоть своей могучей лапой, выпятил торчащий подбородок, по мнению Данглара, достойный кисти Веласкеса. Старик уже плохо видел, он не мог аккуратно бриться. Жесткие белые волоски торчали у него на коже там и сям и поблескивали в лучах солнца, словно серебряные булавки. Иногда Лусио хватал один из таких волосков и, вцепившись в него ногтями, начинал вытаскивать, как вытаскивают клеща. И, согласно своей философии паучьего укуса, не отпускал до тех пор, пока волосок не выдергивался.

— Пошли со мной.

— Отвяжись, Лусио.

— У тебя нет выбора, hombre, — мрачно изрек Лусио. — Это дело встало на твоем пути, ты должен за него взяться. Или оно будет чесаться у тебя всю оставшуюся жизнь. Да и дела-то всего минут на десять.

— На моем пути еще встал поезд.

— Он встанет позже.

Адамберг опустил на землю чемодан и, рыча от бессильной злости, пошел за Лусио к сараю. Между лапами кошки виднелась маленькая головка, измазанная слизью и кровью. Повинуясь указаниям Лусио, он осторожно обхватил пальцами эту головку, и одновременно Лусио профессионально точным движением надавил на живот кошки. Раздалось душераздирающее мяуканье.