– Всем, что в моих силах, мистер Гилмартин. «Батлер и Мэнсипл» всегда делают все, что в их силах. Не сомневайтесь, я передам руководству фирмы все, что вы мне сейчас рассказали. Они понимают, что такое налоги на недвижимость. Существенная часть нашей клиентуры – те, кто из-за налогов вынужден продавать родовые гнезда, в которых их семьи жили… едва ли не со времен Роберта де Белема. Наверно, вы очень страдаете оттого, что вынуждены продавать поместье?

– Если честно, мистер Краутер, нисколько. Оно никогда не стало бы моим, сколько бы я здесь ни прожил. Оно воплощает мечту моего отца, а не мою. И эта мечта отнюдь не упростила мне жизнь, вот что я вам скажу. Здесь была его Земля потерянной отрады, и он умудрился превратить ее во что-то вроде Возвращенного рая[61].

– Да что вы говорите! Что ж, мистер Гилмартин. Как уже было сказано, я сделаю для вас все, что могу. И еще скажу вам – я в душе романтик, мне жена все время это говорит, – мы прекрасно понимаем, что на самом деле мечты составляют значительную часть нашего оборота. Такова суть торговли недвижимостью.

Как бы откровенно и даже цинично ни говорил Брокуэлл с агентом о продаже усадьбы, тем же вечером, когда он сидит в большой, несколько унылой библиотеке, поужинав холодной бараниной с салатом и запив ее тем, что старуха Роза называет кофе, его мысли принимают совсем иной оборот.

Он назвал это поместье «возвращенным раем». Конечно, для Родри так и было. Влиятельная ливерпульская семья Купер, которой раньше принадлежал «Белем», повиновалась древнему закону Гераклита: «Все, что угодно, будучи взято в избытке, превращается в свою противоположность». Они приобрели богатство, а с ним – беспечность, утонченность, иллюзию, что богатство само о себе позаботится. И в конце концов разорились. Когда дед узнал, что усадьба продается, для него это была непредвиденная улыбка судьбы. Иметь достаточно канадских долларов для восстановления былого великолепия, обветшавшего по небрежности Куперов! Быть хозяином огромного дома, где его отец, незадачливый Уолтер, когда-то обшивал лакеев! Разве это не Возвращенный рай? Разве это не значит выровнять чаши весов Фортуны?

Новое хобби в зрелом возрасте, покупка красивых антикварных вещей для «Белема», приносила деду неустанное удовольствие. У него у самого был неплохой вкус, и еще ему помогал старый школьный приятель, Фред Ффренч, ставший заметной фигурой в мире антиквариата. (Недаром он состоял в комитете, отбирающем мебель на ежегодную ярмарку антиквариата в Лондоне. Недаром он регулярно снабжал важных антикваров с Бонд-стрит вещами, купленными в Уэльсе, когда Уэльс еще был неведомой землей для английских покупателей.) Да, Фред Ффренч, бывший однокашник Родри. Фред сильно поднялся, превратив похоронное бюро своего отца в один из лучших антикварных магазинов Соединенного Королевства. По дороге он сменил английское написание фамилии, Френч, на чисто валлийское Ффренч, которое к тому же хорошо смотрелось на бланках фирмы. И Фред Ффренч был счастлив помочь старому другу – вооружившись своим хорошим вкусом, обширными познаниями и, конечно, прейскурантом.

Старые друзья! В этих местах их было много, и Родри никогда не поворачивался к ним спиной, каким бы скромным ни было их положение. Но у него завелись и новые друзья. Местные аристократы и помещики – многие из них попали в стесненные обстоятельства из-за войн, которые забрали любимых сыновей; это несчастье шло рука об руку с постоянно растущими налогами и духом времени, враждебным к привилегированному классу. Они с радостью приветствовали нового владельца «Белема»: он сорил деньгами, создавая иллюзию, что прежние дни, когда знать была знатью, еще не совсем ушли. Нашлись, конечно, и такие, кто презирал его как выскочку; и среди сельской знати, которой не понравились его манеры из Нового Света, и среди горожан, у которых была долгая память, как у всех валлийцев, и которые еще помнили пьяницу Дэвида и позор банкротства. Но в целом Родри оказался неплохим помещиком, и то, что он щедро поддерживал разные местные начинания, примиряло с ним сельскую знать, даже если она была чем-то недовольна.

О да, у Родри была счастливая старость. Он вернулся в Землю потерянной отрады и обнаружил, что отрада все еще там. Но теперь кто-то должен разобрать декорации, в которых Родри разыгрывал свою комедию, продать изящные старинные вещи, утолить жадность мытарей.

Аукцион надвигался, и Брокуэлл страшился его, ибо видел в нем разрушение – по кусочкам – мечты отца. Мечтатель уснул вечным сном, но по окончании каждой жизни кому-то приходится принимать неприятные решения и следить, чтобы они были выполнены. И потому – аукцион.

Аукцион. Разнообразие приемов в фильме поражает: сцена с мистером Краутером, например, снималась без особых затей. Военные сцены с Брокуэллом в погребе и склепе были чудом монтажа. А теперь, когда на экране появился грандиозный аукцион в «Белеме», я знаю, что мне предстоит еще более удивительная, головокружительная смесь фактов и чувств, наложений, искажений и вообще весь безудержный разгул киноэпопеи, какой ее замышляли великие Абель Ганс[62] и Леонид Трауберг. Если бы мне при жизни поручили написать рецензию на этот фильм, что мог бы я выразить деловитой прозой журналиста? Его суть вполне ясна, а вот техника – фантасмагория человеческого разума, восприятия, мысли, как понимают ее поэты от кинематографии.

Аукцион оказывается настоящим праздником. На газоне у дома поставили большой навес, разукрашенный, будто под ним собираются играть свадьбу. Два сдвинутых вместе кухонных стола в одном конце, накрытые красивым турецким ковром, играют роль помоста. Вот на него поднимается распорядитель аукциона. Это не какой-нибудь добродушный аукционщик из глубинки, но сам мистер Беддоу, один из верховных жрецов великого аукционного дома «Торрингтон» с Бонд-стрит; лицо его серьезно. Сама его персона – гарантия, что на продажу будут выставлены выдающиеся образцы, которые стоят выдающихся денег. Прежде чем начать, мистер Беддоу оглядывает публику, сидящую здесь же на раскладных стульях. Мистер Беддоу весьма опытен и знает, кто из них кто.

Местная знать, конечно; они пришли развлечься зрелищем торгов и подивиться ценам на стулья и столы, знакомые им по обедам у Родри Гилмартина, гостеприимного хозяина. Кое-кто из них вооружился карандашом и готов помечать цену в каталоге (продается в «Торрингтон» по требованию, цена одна гинея).

Захожие, кое-кто издалека – из Чешира или Шропшира; они думают, что разбираются в антиквариате, и надеются ухватить что-нибудь хорошее дешевле, чем в антикварной лавке; они читают журнал «Знаток», посвященный антиквариату, и колонку Фрэнка Дэвиса в «Усадебной жизни», и в дни, когда дом был открыт для показа, пометили себе вещи, за которые намерены торговаться. Они лелеют тщеславную надежду – обойти мистера Беддоу, натянуть нос «Торрингтону» и потом до конца жизни хвалиться этим.