Родри благодаря электричеству и холодильнику обходился в «Белеме» пятью слугами.

В среднем, хорошую цену дают за хорошие вещи, которые можно приспособить к современной жизни, внося в нее романтичное дыхание неоготики. Две банкетки для передней, обитые утрехтским бархатом, поблекшим, но еще прочным, уходят за удивительно большую сумму. У них такой вид, словно на них сиживал сам Вальтер Скотт (на самом деле – нет).

Рояль мастера Бродвуда, украшенный затейливым маркетри в духе восемнадцатого века, но на готических ножках, вызывает ожесточенный торг между двумя дамами; временами кажется, что дело дойдет до драки. Носильщики, осторожно перемещающие мебель на помост и обратно под руководством старшего, которому поднимать тяжести уже явно не по силам, не приносят рояль на обозрение публике – его можно осмотреть в гостиной дома. Воюющие за него дамы знают, что внутри инструмента лишь руины, но хотят заполучить внушительный корпус – им одним ведомо зачем. Члены Кружка не интересуются роялем, а поединок дам их забавляет и вызывает у них презрение – типично для представителей этой профессии при виде ожесточенного торга дилетантов за вещь, не интересную специалисту.

Хорошую цену дают за два полных набора доспехов – они явно не подлинные, но будут отлично смотреться на площадке величественной лестницы. Они словно зовут стальным гласом романтизма – в его абботсфордском[63] изводе. Атмосфера под тентом накалилась, что весьма радует как мистера Беддоу, так и Брокуэлла. Демонтаж мечты Родри идет на ура.

Брокуэлл не остается на обед, который подает в дальнем конце тента по божеской цене кейтеринговая компания из Шрусбери. Кое-кто из заезжих прихватил с собой фляжки хереса и нагулял аппетит за насыщенное событиями утро. Брокуэлл не хочет общаться с ними и отвечать на вопросы и потому убредает вглубь сада.

Сады в имении вызывали у старика Родри особый энтузиазм – для него они символизировали роскошь и превосходство его положения даже больше, чем дом с неоготикой и прекрасным антиквариатом, приобретенным с любезной помощью старого друга Фреда Ффренча. Сейчас оставшаяся от Родри мебель старого дуба и отличные столы и стулья восемнадцатого века бойко распродавались под руководством мистера Беддоу, и Кружок забирал их по ценам, вполне справедливым даже для Лондона. А в саду была еще жива усадьба «Белем» – такая, какой была при Родри, – и Брокуэллу казалось, что здесь еще можно встретить какое-нибудь привидение, сбежавшее из дома, от суеты сотрудников «Торрингтона».

Сады были обширны и, несмотря на время года, до сих пор пестрели яркими осенними цветами и кустарниками. Куперы обставили сады каменными пастушка́ми и пасту́шками, совсем неплохими для такого рода скульптур и для той эпохи.

Куперы… Кто они были? Богатая ливерпульская семья судовладельцев, которые желали подняться на ступень выше в общественном положении, купив роскошную усадьбу. Уэльс был рядом, а Куперы жили гораздо раньше той поры, когда все хотят иметь загородные дома исключительно под Лондоном или на севере Шотландии. Судя по их вкусу в обстановке, это были набожные люди, но набожные не в методистском духе. О нет; они были англиканами, но принадлежали к низкой, евангелической церкви. Богатство им принес огромный торговый флот, совершавший рейсы в Вест-Индию. Ходили слухи, что начинала семья – за два-три поколения до того, как был снесен старый, подъеденный шашелем и сухой гнилью, невообразимо древний дом лорда, – с торговли «черным деревом», перевозки рабов из Африки в американские колонии, что было весьма прибыльным делом, даже если учесть «отсев», то есть гибель рабов из-за чудовищных условий транспортировки. Иные местные завистники, вдохновленные злобой, лежащей в основе многих образчиков валлийского юмора, называли «Белем» «Эбеновой усадьбой». Вероятно, эти слухи были ложными: люди склонны думать, что всякое современное крупное состояние нажито непременно нечестным путем, но они не всегда правы. Куперы шикарно жили в «Белеме» большую часть девятнадцатого века, пока не осталась лишь одна, последняя мисс Купер, скрюченная артритом от валлийской сырости и холода, и ровно с таким капиталом, чтобы хватило на дожитие и похороны. Она умерла в весьма преклонном возрасте, и Родри купил имение у дальних родственников, у которых и близко не было таких денег, чтобы хватило его содержать.

Вот скамья, на которой Брокуэлл сидел пять лет назад, в свой последний визит в «Белем» при жизни отца. Именно тут Родри поведал ему великую тайну. Мне показывают, как они сидят на солнышке, – ибо в Уэльсе солнечный свет приходится ловить на лету и его никогда не воспринимают как нечто само собой разумеющееся. Родри элегантен в белых фланелевых брюках и синем блейзере, мой отец – слегка помят и с проседью, как и подобает странствующему профессору.

– Конечно, я скучаю по твоей матери.

– Но ведь она сюда никогда не ездила.

– Нет-нет, она приезжала несколько раз, пока была в силах.

– Но ты все равно сюда ездил, независимо от того, могла она или нет.

– Да. Но понимаешь, мне нужно было смотреть за усадьбой. Я не мог бросать ее на целый год.

– Но здесь куча слуг, разве они не присмотрели бы? А Норман Ллойд – твой управляющий, верно ведь? Он бы не допустил, чтобы здесь что-нибудь случилось.

– Это не то же самое. Хозяйский пригляд – лучшее удобрение. Если в доме не живут, он умирает.

– Ты хочешь сказать «если его не любят».

– Да, именно это я и хочу сказать.

– Мать его никогда не любила.

– Нет.

– Но все равно приезжала.

– Да. Она хотела посмотреть, что я с ним делаю. Она обожала такие вещи. Наверно, это у нее от отца. Он понимал в строительстве.

– Но плохо кончил?

– Я бы не сказал.

– В приюте для нищих. Разве это не позор?

– Для старухи и девочек – да. Но я слышал, что Уильям Макомиш жил припеваючи. Видишь ли, он был умный человек. Он вел бухгалтерию приюта лучше, чем мог бы любой наемный работник. И еще он читал нищим лекции – да-да, лекции – о нагрузках и сопротивлении материалов, о применении геометрии в строительстве, о безрассудстве Русско-японской войны и вообще обо всем на свете. Он был старый балабол, но не дурак. Обожал говорить. Выходит, он под конец жизни стал чем-то вроде пародии на тебя – преподаватель, хранилище знаний, профессиональный мудрец.

– Спасибо, папочка. Ты умеешь сказать человеку приятное.

– Да ладно тебе! Ты же знаешь, я тобой очень горжусь.

– Рад слышать. Взаимно: я тобой тоже горжусь.

– Да, я неплохо справился, особенно если учесть, в каких ужасных условиях я начинал.

– Так ли уж они были ужасны? Ты цитируешь Оссиана. От своих коллег я его ни разу не слышал.