Так хочется прикоснуться к нему. Забрать. Прижать к себе. Вместе с Леей.

Лея. Это ещё одна причина для того, чтобы оставить сына здесь.

Стоит ему исчезнуть и это сразу же отразится на Лее. Ее жизнь сейчас и так недорого ценится и рисковать ею я не готов.

Она нужна мне. Мне и нашему сыну.

Поэтому, хоть и нелегко, но я принимаю решение оставить сына здесь.

Вижу, что Ксения Игоревна никак не связана с людьми Султана, поэтому в самых общих чертах обрисовываю ей ситуацию.

– Мои люди будут постоянно здесь, – говорю ей. – Надо будет их как-то пристроить в клинике. Двое. Нет, лучше трое.

– Хорошо, можно попробовать. Я поговорю с главврачом.

– Нет, – прерываю ее я, – этого делать нельзя ни в коем случае. О нашем сегодняшнем разговоре никто не должен знать. Никто. Понимаете?

– Но как тогда? Я не знаю.

– Дайте нам контакты вашего ЧОП, что на въезде сидит. Одного человека мы пристроим туда. Сами. Второй будет уборщица. А третий, – задумываюсь на мгновение. – К вам ведь ходят студенты?

– Да.

– Ну, вот, третий будет среди них.

– Но я не знаю… – все ещё сомневается она.

– Главврачу совсем не обязательно это знать. У него других забот хватает. Так ведь?

Кивает.

К счастью, это оказалось не так сложно.

Мы ещё обговариваем кое-какие детали и на прощание я прошу об ещё одной встрече с сыном.

Стою у бокса минут десять. Самое глупое, что в этот момент я пытаюсь понять, на кого он похож. Рассматриваю. И думаю о том, как назову его.

Представляю, как мы с Леей будем выбирать ему имя. Да. И так будет. Я в этом уверен. Теперь уже никто не заберёт у меня их!

Из больницы мы едем по домам.

Серый прав. Надо хоть пару часов поспать.

Мы договариваемся с ним, что никто кроме нас двоих не должен знать о том, что мой сын найден. Никто. Пусть служба безопасности продолжает искать.

Раз ребенка положили в реанимацию в этом городе, значит, и Лея должна быть где-то рядом. Слишком большой риск возить ее на приличные расстояния.

Поэтому ещё до того, как пойти спать, я вызываю Олега.

– Проверьте каждую дыру в этом городке, – даю указание.

– Шеф, а почему именно там? Вы что-то нашли?

– Нет, Олег, к сожалению, ничего. Мы будем проверять каждый город в Подмосковье. Но начнем с этого. Все понятно? Начинать сейчас. Докладывать сразу же.

– Что-то с ней не так. Смотри, как глаза страшно закатывает. И эти её бесконечные стоны, я скоро сойду с ума от этой херни. Говорил, нужно было щенка брать, а теперь и щенок подох и с этой сукой возни до хрена, – снова слышу этот мерзкий, гнусавый голос.

– Та что ты заладил – щенка, да щенка. Всё. Сделано. Теперь только так, больше никак. Забудь. Тебе бы всё по-лёгкому и чтобы ни хрена не делать. Я хочу его бабки, понимаешь? Тут не о сраных ста тысячах речь идет. Ты что, совсем идиот? Тут счёт идёт на миллионы. А ты тут ноешь. Сиди и охраняй, раз приказано, – снова знакомый голос. Никак не могу вспомнить, откуда я его знаю.

– Какой ты умный, твоя-то работа чистенькая.

– Да если бы ни я, где бы ты сейчас был?

– Ладно, хватит! – обидчиво говорит гнусавый.

– Вот и молчи.

– Ох, бля, кажется она в себя приходит. Вот сука, возимся с ней тут, возимся, а где наши бабки? Может, хлопнем её по-тихому, скажем – не дожила. У нас по договору работа выполнена.

– Ты видно совсем придурок, нам видосы снимать нужно, забыл? Чтобы бабло с Громова качать. А там она живая должна быть и желательно здоровая.

– Ах ты, точно.

– Тише.

Голоса. Уже такие знакомые. Только эти страшные люди помогут мне, если захотят, а если не захотят, то я точно умру прямо здесь. От тоски, от горя и от боли, которая пронизывает при каждом движении.

Страшно болит грудь. Просто разрывается. Терпеть невозможно. Мысленно я даже согласна взять нож и отрезать её, чтобы не было так больно. Горю, чувствую как сгораю. Боль и пламя.

Эти гадкие люди, единственная помощь.

– Помогите, – прошу пересохшими, потрескавшимися губами, – пожалуйста. Мне больно. Я больше так не могу.

– Что ты всё ноешь, чего тебе надо? – грубый, но я уцепилась за него, ведь больше не за кого.

– Грудь. Сильно грудь болит.

Я тяну руки к человеку, хватаюсь за его ладонь и тяну её к своей груди, твердой, налитой, каменной.

– Ох, бля, – он отдергивает руку, а потом сам прикасается к моей груди, – мать твою. И правда ещё окочурится. У неё сиськи горячие. И смотри, какие красные.

Быстрые шаги. Человек куда-то уходит. Нет, бежит.

Поможет или нет?

Ещё немного и сознание помутится, я уже перестаю соображать. В последнее время я вообще мало, что соображаю. А когда добавилась боль и вовсе перестала улавливать связь с действительностью. Думаю, они мне что-то в еду или воду подсыпают.

Через некоторое время снова слышу шаги. Человек в черной маске склоняется надо мной. Вижу темное пятно сквозь муть своего взгляда.

– Бери её.

Кто-то другой подхватывает меня на руки. Несёт осторожно. Медленно. Свежий воздух, но не могу даже шевельнуться в руках этого человека. Замерла и не двигаюсь только потому, что каждое движение причиняет невыносимую боль. Кладёт. Осматриваюсь – заднее сидение машины.

Молчу, не рыпаюсь. Они помогут, обязательно помогут. Ведь им нужны видео для Егора, чтобы тянуть с него деньги. Значит, меня везут… может, даже в больницу. А там… Ладно не буду загадывать. Не надо торопиться.

А потом, я теряю сознание.

Когда снова открываю глаза: запах лекарств, шаги за дверью. Туда-сюда. Там ходят люди, обычные простые люди.

Смотрю в сторону, вижу мужчину. Он сидит у окна и что-то щелкает на телефоне. Судя по выражению лица, играет в игру.

Шевельнулась, он быстро глянул. Оставил телефон, подошел. Ничего не сказал и пошел к выходу.

Не знаю, что они сделали со мной, но грудь уже не так сильно болит. Отпустило. Наверное что-то укололи. Не знаю.

Теперь бы ещё понять, где я и как отсюда выйти. Нужно обязательно воспользоваться этой возможностью.

Постараюсь, очень постараюсь. Главное подольше делать больной вид. Даже критический и возможно ночью удастся сбежать.

Вся надежда только на это. Только отсюда я могу попробовать вырваться. Убежать. К сыну.