Рудольф уже принимал пациентов. У лестницы в его кабинет толпились люди. Ей следовало привести себя в порядок и дождаться, пока он освободится, но она не сумела. Страх, обида, горечь расставания переполнили ее до краев, и Агата ворвалась к нему прямо посреди осмотра, влетела в его растерянные руки, прижалась к груди и расплакалась.

В первые дни после возвращения в Шварцвальд Урсула была готова целовать каждую плитку в саду, каждый уголок дома. Она сама не догадывалась, как истосковалась по этим стенам. За время их отсутствия сад зарос, а статуя Диониса позеленела с одной стороны. Дикий виноград обвил ворота. Берта распахнула все окна в доме, чтобы проветрить комнаты накануне их приезда. Она выбежала им навстречу, высоко задирая юбку, а вслед за ней летели темные вихри-бесенята.

Берта расцеловала Урсулу, крепко прижимая ее к себе, как давнюю подругу, взъерошила волосы Харману и помогла Кристофу и Ауэрхану снять плащи. А потом они устроили ужин прямо в саду, благо вечер выдался теплым, звездным и безветренным. Берта принялась расспрашивать об Агате, но Кристоф запретил упоминать это имя, и остаток трапезы они провели за бестолковой болтовней об Эльвангене, неудавшейся покупке замка и удавшейся – нескольких домов и участков, чьих хозяев скосила чума.

Насытившись, мужчины ушли: Харман – покормить лошадей, Кристоф – наслаждаться ванной, которую приготовили бесы, а Ауэрхан – по своим демоническим делам. Оставшись с Бертой наедине, Урсула наполнила их бокалы мозельским вином и рассказала обо всем, что за ужином обошла молчанием. Не стала скрывать ни того, как ее изнасиловал Рупрехт, ни влюбленности Агаты в лекаря… Попыталась говорить без лишнего нытья, но в то мгновение, когда Берта охнула и накрыла ее руку своей, Урсула дрогнула. Глаза обожгло, но слезы так и не вылились.

Берта выпила свой бокал залпом и налила снова.

–Ауэрхан, старый бес,– поморщилась она.– Но знаешь, нет детей – горе, есть дети – еще большее горе…

Под крупными шварцвальдскими звездами Берта поделилась с ней историей о том, как сама влюбилась в Ауэрхана. Как деликатно он отвечал на ее томные взгляды, как плясал с ней в церкви отца Лукаса, как горячо и сладко им было вдвоем… До тех пор, пока она не обнаружила, что забеременела. Не беда, решила Берта, не прогонит же ее никто. Она слышала, как господин орет на демона, но списала тогда все на ревность. Еще бы! Его ручной бес предпочел кого-то с сиськами, а не с хреном между ног!

Но чем дальше, тем хуже ей становилось: казалось, что внутри не одно дитя, а не меньше дюжины. Они копошились, царапались и причиняли ей нечеловеческие страдания. Едва доходив положенный срок, она родила их сама, без повивальной бабки и лекаря. Никого не подпустила к себе, кроме Ауэрхана. Берта плохо соображала в ту ночь, но помнила, что детки ее появились на свет живехонькие и принялись жрать мамкину плоть, что твои крысята. Она была готова позволить им обглодать себя до косточки, но Ауэрхан помешал. Пока она приходила в себя, он забрал их и куда-то унес. С тех пор ей не было покоя.

Берта быстро опьянела. Она то убеждала Урсулу, что детки ее все еще живы, то рыдала, уверенная, что Ауэрхан проглотил их одного за другим. Когда бутыль с вином опустела, кухарка неожиданно протрезвела, вытерла слезы краем передника и строго сказала:

–Вот что, милая. Пока суд да дело, тебе нужно найти себе занятие. Иначе с ума сойдешь, дожидаясь, пока мужчины решат твою судьбу. Сходи завтра на службу, помолись хорошенько, если тебе это помогает, и приходи ко мне на кухню.

* * *

Берта не соврала – тяжелее всего оказалось ждать. На следующий же день Кристоф с Ауэрханом отправились в Оффенбург, чтобы отыскать там Зильберрада, но вечером вернулись ни с чем. Их встретила его жена, которая на все расспросы отвечала, что муж еще в Гамбурге, а когда приедет, она не знает. Обещался быть до Дня святого Иоанна.

Урсуле стало очень интересно, какова из себя эта женщина. На кого похожа та, что поклялась в верности Рупрехту Зильберраду? «Обычная»,– отвечал Ауэрхан. Не слишком толстая, не слишком худая, не старая, но и не молоденькая, скорее возраста Урсулы.

–А сыновья? Каковы из себя его сыновья? Видны ли в них черты отца?

«Во всяком ребенке видны черты родителя»,– отвечал Ауэрхан, и Урсула как-то поняла, что он намекает на то, что даже в них, падших ангелах, есть сходство с Создателем. Ночью ей приснился его сын: он вылезал между широко раздвинутых ног Берты и прятался в подполе, чтобы Ауэрхан не нашел его и не съел. В том сне Урсула тоже сидела в подполе. Ребенок прижался к ней, тощий, какой-то нелепый и совершенно беззащитный. Она обнимала его, а он уговаривал не выдавать его Ауэрхану.

Потянулись муторные пустые дни. «До чего глупо,– думала она,– явиться к пещере дракона и узнать, что тот улетел грабить села, а когда вернется – да кто ж его знает». Она пыталась молиться, но сбивалась и забывала слова «Отче наш». Пробовала шить, но не могла усидеть на месте. В конце концов она приходила в церковь отца Лукаса. Шла туда пешком, тратя на это полдня, и подолгу сидела на последней скамье, вслушиваясь в его чистый голос. Она не причащалась, но оставалась после проповеди, как когда-то делала Агата.

–Рад снова вас видеть.

Когда он улыбался, мир расцвечивался яркими красками. Отец Лукас казался полной противоположностью сдержанному, холодному Ауэрхану. От его риз пахло летом и полевыми цветами. Урсула жадно втягивала ноздрями этот аромат. Теперь она ясно видела, кто перед ней. И почему раньше отказывалась это признать?

–Вижу, вы совсем оправились от вашего несчастья,– сказал отец Лукас.

–Я пыталась повеситься,– призналась Урсула, не чувствуя ни вины, ни ужаса.– Харман достал меня из петли.

–Я рад, что вас вовремя спасли.

–Почему? Если бы мне все удалось, я попала бы в ад. Разве демону не полагается ликовать, когда погибает очередная христианская душа?

Отец Лукас склонил голову:

–Это не помешало бы мне грустить.

В тот раз они проговорили до самого вечера. Урсула хотела знать, что говорится в Писании о мести, и отец Лукас охотно поделился с нею знаниями.

–Вот, скажем, Моисей,– говорил он.– В свое время он бежал к мадианитянам, и те встретили его радушно. Местный жрец даже дал ему в жены свою дочь. Позже, когда Моисей вел евреев из Египта в Землю обетованную, он привел их к мадианитянам, решив, что их гостеприимство распространяется не только на него, но и на весь его народ. Часть евреев, как того требуют приличия, поклонились архидемону Ваал-Фегору, который покровительствовал этому племени. Как же отплатил Моисей за гостеприимство? Он собрал двенадцатитысячное войско. Воины истребили всех мужчин-мадианитян, сожгли селения, забрали скот, а женщин и детей угнали в плен…

–Вот видите,– сказала Урсула с упреком.– Господь милосерден, он помиловал женщин и детей.

Отец Лукас улыбнулся одними глазами:

–Погодите, это еще не вся история. Моисей велел убить всех женщин и всех детей мужского пола, а в живых оставить лишь нетронутых девочек. Этих девочек было тридцать две тысячи. Их разделили между воинами, а некоторых убили в качестве жертвы Богу. Как видите, зачастую у людей благодарность ничем не отличается от мести.