Лусика берет его за лацканы пиджака и притягивает к себе. Их фамильяры сходятся и сливаются; взаимопроникновение иллюзий.

— А мы можем просто взять да и удрать с этой вечеринки?

Лукас по спирали подбирается к Аманде Сунь с самого края толпы гостей вечеринки и отрезает ее от смеющихся родственников, прикоснувшись к локтю.

— На два слова. Наедине.

Он берет ее за локоть и отводит в столовую, где в честь дня рождения накрыли стол вокруг царапающей потолок ледяной скульптуры, изображающей взлетающих птиц. Через вращающиеся двери — на кухню.

— Лукас, в чем дело?

Мимо плит и раковин, титановых рабочих столов, мимо холодильников и шкафов с провизией, методично трудящихся лезвий и измельчителей, в кладовую.

— Лукас, да что с тобой? Отпусти. Ты меня пугаешь.

— Я собираюсь с тобой развестись, Аманда.

Она смеется. Короткий, почти раздраженный смех, который означает, что услышанное было сочтено нелепым. Немыслимым. Как Луна, упавшая в Гудзонов залив. А потом:

— О господи, ты серьезно.

— Разве когда-нибудь бывало иначе?

— Никто не назовет тебя несерьезным, Лукас. И я не стану заявлять, что эта идея мне совсем несимпатична. Однако мы в таких вещах не свободны, верно? Мой отец не потерпит такого оскорбления его дочери.

— Не я настоял на оговорке о моногамии.

— Ты подписал. Да в чем же дело, Лукас? — Аманда изучает его лицо, словно предчувствуя, что где-то таятся признаки болезни или помешательства. — Боже мой. Это любовь, не так ли? Ты на самом деле в кого-то влюбился.

— Да, — говорит Лукас Корта. — Ты хочешь, чтобы я разорвал контракт, или обе стороны согласны на аннулирование?

— Ты влюблен.

— Я буду признателен, если ты перевезешь свои вещи из Боа-Виста до конца месяца, — прибавляет Лукас, стоя в дверях кладовой. Повара сосредоточенно раскладывают еду на блюдах, покрывают глазурью скульптурные амюз-буш. — По Лукасинью вопросов не будет. Он совершеннолетний. — Лукас решительным шагом пересекает кухню. В кладовой Аманда Сунь смеется и смеется, смеется, пока в изнеможении не упирается руками в колени, а потом смеется опять.

— Привет.

— И тебе привет.

— Ну и почему ты отправляла мои сообщения назад непрочитанными?

Абена Асамоа ковыряет пол мыском атласных шпилек «Рэйн», отворачивается. Касается штырька в ухе Лукасинью.

— Все еще носишь его. Этот макияж тебе идет.

Он загнал ее сюда, к коктейльному бару, вынудил отступить в тихий угол. Внутренний голос твердит ему: «Это маньячество, Лука».

— Моя бабушка тоже так думает.

Лукасинью широко улыбается и видит, что Абену это трогает — она отвечает ему слабой улыбкой.

— Ну, значит, если бы мои дела пошли совсем плохо, я бы смог обратиться к тебе. — Лукасинью касается штырька.

— Разумеется. Для этого он и нужен.

— Просто…

— Что?

— На той вечеринке в бассейне в Тве ты на меня даже не смотрела.

— На той вечеринке в бассейне ты обхаживал Йа Афуом и по самые уши нагрузился бог знает чем.

— С Йа Афуом ничего не вышло.

— Я в курсе.

— И с чего вдруг тебе есть дело до того, вышло или не вышло?

Абена переводит дух, словно собираясь объяснить ребенку какую-нибудь жестокую правду вроде вакуума или Четырех Базисов.

— Когда ты спас Коджо, я готова была для тебя сделать что угодно. Я уважала тебя. Сильно-сильно уважала. Ты был храбрым и добрым… ты и сейчас такой. Но потом ты отправился к Коджо в медцентр, и все, что тебе было нужно, — заполучить его квартиру. Ты его использовал. И таким же образом позволил Григорию Воронцову использовать себя в качестве секс-игрушки. Я не ханжа, Лука, но это было гнусно. Тебе требовались разные вещи — и ты использовал любого, кто мог их для тебя достать. Ты перестал уважать других людей, ты перестал уважать себя, и я перестала тебя уважать.

У Лукасинью горит лицо. Ему приходят на ум извинения, отговорки, оправдания: я был сердит на отца, папаша отрезал меня от денег, мне некуда было идти, я был не в сети, это все люди, к которым я что-то чувствовал, я изучал, это было безумное время, это было ненадолго, я никому не навредил… не навредил сильно. Они звучали как нытье. Они не могли отменить правду. Он так и не трахнул Йа Асамоа, но если бы смог, то сделал бы это ради нескольких ночей в ее квартире; мягкая кровать, теплая плоть, смех. Так было с Григорием, так было с Коджо. Да и с его собственной тетей. Он виновен. Его единственная надежда на примирение с Абеной опирается на признание этого факта.

— Ты права.

Абена стоит, скрестив руки на груди, — великолепная судия.

— Ты права.

И опять ни слова.

— Все правда. Я мерзко вел себя с людьми.

— С людьми, которым ты был небезразличен.

— Да. С людьми, которым я был небезразличен.

— Испеки мне пирог, — говорит Абена. — Ты ведь так исправляешь свои ошибки? Печешь пироги?

— Я испеку тебе пирог.

— Хочу капкейки. Тридцать две штуки. Устрою капкейковую вечеринку с сестрами-абусуа.

— С каким вкусом?

— Со всеми.

— Ладно. Тридцать два капкейка. И я буду стримить готовку, чтоб ты убедилась, что я все делаю правильно.

Абена тихонько вскрикивает в притворном гневе, скидывает правую туфлю и не очень-то нежно бьет Лукасинью в грудь.

— Ты несносный мальчишка.

— Ты пыталась пить мою кровь.

«Предупреждение безопасности, — раздается в ухе Лукасинью голос Цзиньцзи. — Сохраняй спокойствие. Служба безопасности „Корта Элиу“ уже в пути». По всей комнате руки взлетают к ушам, на лицах отражаются вопросы: что, где? Женщина в наряде от Тины Лесер перепрыгивает через барную стойку, отталкивает Абену и становится между Лукасинью и опасностью. В обеих руках у нее ножи.

— Что происходит? — спрашивает Лукасинью, и тут толпа гостей, отхлынув от дверей ресторана, показывает ему. Дункан Маккензи в сопровождении шести корпоративных рубак явился на вечеринку без приглашения.

* * *

Эйтур Перейра спешит вперед, чтобы преградить путь Дункану. Главный исполнительный директор «Маккензи Металз» останавливается в сантиметрах от протянутой руки. Вскидывает бровь при виде вычурной униформы шефа безопасности «Корта Элиу». Позади обоих мужчин их вооруженные слуги хватаются за ножи.

Рафа проталкивается сквозь строй охранников. Лукас на шаг позади, за ним следуют Карлиньос и Вагнер. Лукас бросает беглый взгляд на сына; Лукасинью отталкивает свою телохранительницу и идет следом за мужчинами.