раньше. Он и сам понимал, что дело не в его неловкости, а в страхе. На улице темнело, а он никак не мог побороть себя и, залезая почти на самый верх, всё-таки отступал и спускался обратно, чтобы перевести дух. Андрейка сделал несколько попыток и уже понимал, что становилось поздно и ему давно пора идти домой. Ведь он никогда не опаздывал с прогулки.

И тогда он решил предпринять последнюю попытку перебороть себя. На улице было темно и холодно, он забрался довольно высоко, и осталось сделать последнее усилие и сквозь узкий проем только залезть на крышу. Но для этого надо было, балансируя на пальцах одной ноги, подтянуться на руках и в то же время закинуть колено другой ноги на саму крышу и сильно оттолкнуться. Его опять сковал страх, руки и ноги стали как деревянные. Тогда Андрейка снял варежки и забросил их далеко на крышу со словами: «Тот, кто боится забраться на крышу, никогда не получит больше эти красивые варежки!».

И, уже чувствуя, что начинает плакать, а голые руки замерзают, последним отчаянным усилием всё-таки вскарабкался наверх и обессиленно лег на спину, прямо на заснеженную крышу. Его сердце стучало часто-часто, а в душе всё ликовало! Он торжественно надел варежки на окоченевшие руки и пошел к краю крыши, к столбу, закрепить свою победу.

Но здесь мальчика ждало новое испытание. Когда он посмотрел вниз, земля показалась очень далеко, а следы от ног детей, игравших здесь до него, виделись такими маленькими, как у куклы. Вот тогда ему стало по-настоящему страшно и он понял, что никогда не решится съехать вниз по этому толстому и гладкому столбу, обхватив его, как другие дети, руками и ногами. Он заплакал и пошел к другому краю, где была дырка и где он залезал на крышу. Андрейка пытался слезть, но, не находя ногой опоры под собой, забирался обратно и снова шел к столбу. Дойдя и взглянув вниз, отталкивался от него рукой и опять шел к другому краю, к дырке в крыше. И так несколько раз. Плач его становился всё громче, он думал, что его, наверно, уже ищут, и от этого плакал уже взахлеб. Прохожих почти не было, только одна женщина остановилась и стала расспрашивать, что случилось, почему он плачет. Ему было и стыдно, и страшно, и просто не хотелось рассказывать о том, как он попал в эту ловушку. Женщина постояла и ушла.

– Миленький мой, тебе нужно было постараться успокоиться и перестать плакать, и ты бы нашел решение, – сказала ему я, кутая в шерстяной деревенский платок и прижимая свое сокровище к теплому боку.

Его все еще знобило.

– Тетя Лиза, я ведь тоже так подумал, отходил на середину крыши, переставал плакать и пытался понять, как же слезть вниз. Но только подходил к краю, как ничего уже не видел от страха, – сказал он тихо и зарылся лицом в теплый платок, чтоб мы не видели выступивших в глазах новых слез.

– Ну, и что было дальше? Откуда кровь-то взялась? – спросила я его.

Игорь и Лена молча слушали наш разговор. Игорь кусал ногти на руке, что делал еще с детства при сильном волнении, у Лены из глаз текли слезы. Вот так мы все переживали за нашего Андрейку.

Когда и слезы, и силы у мальчика кончились, когда он окончательно понял, что ни по столбу, ни через дырку ему уже не слезть, а домой все равно надо, и надо срочно, Андрейка сел на край крыши, там, где сугроб казался повыше, и, закрыв глаза, просто прыгнул вниз. Он не чувствовал, как летел, только то, что упал на коленки. Слабые руки не выдержали удара, и он впечатался прямо носом в грубый наст подмороженного сугроба. Руки, поцарапанные о наст, саднило, нос кровоточил. Так Андрейка и шел до самого дома, до смерти уставший от пережитых волнений, то слизывая языком кровь из разбитого носа, то вытирая ее рукавом шубы или шарфом.

Через пару дней происшествие не то что забылось, но стало менее ярким. Его никто в семье старался не вспоминать. Мы с Андрейкой пошли в ближайший продуктовый магазин. Дорога тянулась, как обычно, мимо того самого детского садика и той самой беседки. Андрейка мне сказал по дороге:

– Тетя Лиза, давай там не пойдем, давай обойдем вокруг через дома. Ты ведь любишь прогуляться.

– Конечно, мой милый, пойдем посмотрим, может, дети там снеговика сделали, – ответила я с улыбкой.

Зюзинский быт

Мы прижились в новой квартире и в новом районе довольно быстро. Лена получила работу в новой школе, построенной в двадцати минутах ходьбы от нашего дома, Игорю какая-то его знакомая посоветовала работу агента Госстраха в ближайших новостройках. Ему приходилось целыми днями ходить по квартирам нашего района и предлагать страхование жилья и жизни. А потом каждый месяц собирать страховые взносы. Ведь ни телефонов в новых домах, ни развитой банковской системы, как сейчас, тогда еще не было. Второй Зюзинский проезд, в котором мы жили, расширили и переименовали в Севастопольский проспект. Установили высокие фонари вдоль новых тротуаров, пустили троллейбус до метро «Профсоюзная» и еще автобус до новой линии метро и ближайшей ее станции – «Каховской». Жизнь начала приобретать городской вид.

В квартире всё распределилось не совсем так, как каждый из нас мечтал. «Большая» комната была проходной, в ней жили Игорь и Лена. Это было не совсем удобно, ведь все по любой нужде проходили через нее и днем и ночью. Через какое-то время Игорь нанял мастеров и отделил ее по правой стороне коридором со шкафами. Она, потеряв в размере, приобрела уют и изолированность. Родители, или, как мы в семье их называли, старшие, спали на раскладном диване, на котором днем собиралась вся семья. Напротив него стоял Ленин письменный стол и полка с ее папками с учебными планами, которые она готовила к урокам географии, и тетради с расписанием занятий для учителей, которое она, как завуч, составляла каждые полгода. На столе стояла лампа под зеленым абажуром, доставшаяся от Ольги Николаевны, и печатная машинка небольшого размера. На ней она печатала стихи Игоря, а со временем и Андрейки. Всё остальное пространство по этой стене занимала музыкальная аппаратура Игоря. Это были проигрыватели и магнитофоны разных систем. По углам стояли колонки, из которых звучала музыка, и порой очень громко. Лена просила мужа уменьшать звук, когда она дома, и он это делал, но когда ее дома не было, а