писать стихи. Но это, правда, уже в более взрослом возрасте. Мальчик был шустрым и сметливым, но всё хотел делать сам, один, и не любил принуждения. Он, я прямо чувствовала, страдал от родительского напора, а они просто хотели, чтоб сын лучше учился. Ну вот, например, он легко запоминал стихи, но только те, которые ему нравятся, а учить наизусть то, что по программе, было и для него, и для всех нас настоящей мукой. Он мог часами ходить по комнате, старательно зубря вслух строчку за строчкой, и всё равно выучить не получалось. И сам мучился, и все уже устали от его уроков. Андрейка всё это понимал, но поделать ничего не мог. Ему было очень обидно, что у него не получается, он от этого злился, грубил, а в глазах стояли слезы. Бедный мой мальчик, как мне в такие минуты бывало его жалко!

Я совсем о другом собиралась писать, а тут опять сбилась с темы рассказа: Андрейка ходил и учил стихи в своей, а точнее, в нашей с ним комнате. Вот об этой комнате я и хотела вам рассказать. Он тогда пошел уже во второй класс, правда, их с Ларочкой давно рассадили по разным партам, так как они болтали и баловались на уроках. И тут Лена принесла с работы радостное известие: ей дают квартиру. А точнее, всей семье, но стояла в очереди на жилье именно она. Сколько же у нас всех было радости! Тогда в районе на окраине Москвы, называвшемся Зюзино, как и находившаяся недалеко деревня, стали строить новые пятиэтажные дома, «хрущёвки», как их называли по имени тогдашнего руководителя страны. Всем в семье хотелось иметь отдельное жилье с отдельными комнатами, своим туалетом, кухней и, может быть, если повезет, даже с балконом! Мечтали все вместе, но каждый о чем-то своем, когда дело касалось новой квартиры. Лена хотела им с Игорем спальню и еще себе пусть маленький, но кабинет для подготовки уроков и проверки тетрадей. Даже пусть не комнату, а угол с письменным столом, но там ни за что не должно быть телевизора, так как она от шума устает на работе. Таня хотела свою собственную комнату, чтобы можно было в ней запираться и играть на пианино и чтоб никто к ней без стука не входил. Игорь хотел комнату или чулан, чтоб печатать фотографии, и большую комнату с аппаратурой, чтоб слушать музыку, и непременно громко. Проще всего были желания у Андрейки: он хотел жить на балконе. В то время его героем был Робинзон Крузо, и мальчик именно таким образом хотел стать похожим на него. Ну никак не получалось совместить желания всех, и это создавало напряжение в семье.

Вы уже заинтересовались, чего же хотела я в этой ситуации? Тут начинается самое интересное в этом квартирном вопросе. Я ведь работала у Игоря с Леной, и они меня оформили официально, чтобы я могла со временем получать пенсию. Мне уже было пятьдесят лет, а на пенсию идут женщины с пятидесяти пяти. То есть я не член их семьи, хоть прописана в их комнате на Большой Садовой. Это значило, что я имею право при переезде на свою отдельную жилплощадь. Понимаете? Я могу получить свою, отдельную комнату в Москве! В такое счастье даже трудно было поверить! Тогда Межеричеры получают на свою семью лишь двухкомнатную квартиру. Если же мы поселимся все вместе, то едем в трехкомнатную. При таком раскладе я сама ничего не выигрываю, а только буду жить в одной квартире с нашей семьей, и ордер будет общий на нас всех. То есть отдельной моей комнаты не будет, хоть я и стану жить в ней сама. Лена с Игорем разговаривали со мной о переезде откровенно, объясняя все стороны этой ситуации.

Я помню, как мы сидели в комнате около письменного стола и я слушала их рассуждения. Они хотели, чтоб мы ехали вместе, ведь я и им, и детям как родной человек. Игорь от волнения то включал, то выключал зеленую лампу, стоявшую возле него, и это мешало мне сосредоточиться на разговоре. Лампа как бы подавала мне сигнал своим зеленым светящимся абажуром, и это сбивало с толку. Решение зависело только от меня, а я не знала, как поступить, и голова просто раскалывалась от мыслей. Я советовалась и с Паней, и с Васей. Они в один голос советовали брать комнату, и я с ними была согласна, так по всему выгодней получается. Но приду домой, обниму Андрейку, и вся моя уверенность куда-то пропадает…

Ну кому я на этом свете, кроме него, нужна? Кто со мной поделится своими радостями и печалями и выслушает мои? Кто меня еще на этом свете так беззаветно любит и захочет принять с радостью и благодарностью мою любовь? Мне ответы на эти вопросы были ясны с самого начала, и это чувство семьи, обретенное мной, противостояло во мне сильному желанию получить, создать что-то свое, личное, независимое, принадлежащее только мне. Трудно было засыпать вечером эти последние несколько дней, когда нужно было делать выбор. Я лежала без сна, все домочадцы уже давно уснули, и я слышала в ночной тишине детское сопение Тани и Андрейки, легкое, почти неслышное дыхание уставшей за день Лены, более низкий тембр и редкое покашливание во сне беспокойно спящего Игоря. Я лежала с открытыми глазами и видела наш высокий потолок, на нем – движущиеся блики от проезжающих по улице машин, отражавшиеся и преломлявшиеся на выпуклой старинной лепнине. В причудливом движении теней и света рождались из цветов и листьев лепнины фантастические образы чудовищ и людей. А память моя, как всегда, когда мне надо было принять важное решение, сделать выбор, от которого зависит будущее, возвращала к воспоминаниям детства.

Я уже засыпала и видела в полудреме меня саму, маленькую, и брата Васю, забравшихся на высокую церковную колокольню в соседнем селе. Мы сидели там под куполами колоколов, как под массивными, тихо гудящими от ветра чугунными зонтиками, и смотрели сверху на окружавшие деревню поля и леса. Мы видели людей, казавшихся нам размером с ноготок, и игрушечные их дома. А у самой околицы заметили коров, бредущих неспешно в стаде на выпас. Здесь, на высоте, звуки деревни смешивались с шумом ветра и становились невнятными. У нас в руках было по большой просфоре. Видимо, мы побывали здесь с отцом на службе и получили их после причастия. Мы отщипывали понемногу по кусочку мягкой хлебной корочки и