Волной накатил странный сухой холод, казавшийся не морознымнеощутимым воздухом, а чем-то вполне осязаемым, вроде ледяной плиты. В вискахзаломило.

Ольга замерла с колотящимся сердцем, боясь шелохнуться,напрягши все свое умение, посылая в окружающее пространство нечто вроде крика,означавшего: здесь никого нет и не было, кроме прохладного ночного воздуха…

То ли эти причудливые огни-твари оказались гораздо слабееее, то ли попросту не учуяли, но гирлянда, вскоре развернувшись, вновь повислав неподвижности, играя оттенками и переливаясь удивительно чистыми колерами, амедузы прилипли к стене на прежнем месте. Ольга осторожненько двинулась дальше.Над ее головой светились высокие аркообразные окна, слышались громкие голоса.Замерев в простенке, она прислушалась: судя по шуму, там всего-навсего кутиларазвеселая компания. Но ведь чутье ее никогда прежде не подводило…

Она поднялась к третьему этажу – держа руки по швам, в позезастывшего в шеренге солдата. Прекрасно знала, что невидима, но инстинктивноотпрянула, оказавшись у освещенного окна в полтора человеческих роста.Прижалась к холодной стене, выглядывая из-за лепнины.

Пожалуй, это и впрямь была развеселая гулянка – уставленныйбутылками стол, хлопанье пробок, сверканье золотого шитья на военных мундирах,орденские звезды на фраках, главным образом молодые лица, хотя попадаются иседые, осанистые…

Ольга узнала камергера, с непроницаемым лицом восседавшегово главе стола. Узнала Биллевича, азартно толковавшего что-тососеду-гусару, – граф выглядел обычнейшим человеком, веселым, обаятельным.Больше знакомых лиц не было.

Незнакомый кавалергард как раз откупорил бутылку так лихо,что добрая половина пенного содержимого выплеснулась на стол и соседей – чтоони встретили молодецким ревом. Он плеснул в бокалы, первым схватил свой изаорал, блестя черными глазами, сверкая великолепными зубами, способными,пожалуй, перекусить гвоздь:

– За скорый конец тирана!

Соседи подняли бокалы и размашисто с ним чокнулись.Окружающие поддержали кавалергард одобрительным гулом, послышались выкрики ковсех сторон:

– Смерть тирану!

– Да здравствует республика!

– Свобода, равенство, братство!

– Революционную бритву тирану!

Шум стоял превеликий. Пожалуй, никакие это не шутки,подумала Ольга, разглядывая их лица – ожесточенные, исказившиеся, упрямые. Всебыло ясно: вряд ли под тираном, которому желают скорой смерти, подразумевалсякакой-то далекий иноземный монарх вроде турецкого султана… Значит, всепродолжается. Значит, следует ждать выполнения намеченного плана, о котором онауже немало знала. Мундиры сразу четырех гвардейских полков… ага, еще илейб-гвардии уланского… Офицеров не так уж много, всего, если считать иштатских, наберется дюжины три человек, но это еще не значит, что столь малаякучка не может быть опасной…

Среди всеобщей воодушевленной ярости камергер Вязинскийвстал и, не оглядываясь, направился к дверям в соседнюю комнату. Никто егоотсутствия и не заметил – один Биллевич проводил трезвым внимательным взглядом.

Ольга проворно переместилась правее и оказалась у окна всоседнюю комнату. Она была гораздо меньше и ничуть не напоминала пристанищепьяного разгула: там за столом сидели полковник Кестель и какой-то незнакомец вмундире конногвардейцев, с флигель-адъютантским аксельбантом. На столе неимелось ни единой бутылки, он вообще был пуст, если не считать каких-то бумаг,лица у обоих были серьезные, сосредоточенные.

Камергер вошел, остановился перед гвардейцем. Тот торопливовскочил и с некоторым волнением произнес:

– Я вас благодарю за оказанную честь, ваше сиятельство…

Кестель тоже встал, положил незнакомцу руку на плечо, замерв горделивой позе.

– Господин Вистенгоф, – проникновенно сказалкамергер, тоже положив руку на плечо конногвардейцу отеческим жестом. – Яи передать не могу свое волнение, восхищение вашим душевным благородством иотвагою… – Он не без пренебрежения дернул подбородком в сторону залы,откуда доносился пьяный гвалт. – Безусловно, те господа, что тамсобрались, не подведут в нужное время… Но они чересчур шумны и болтливы для серьезныхлюдей. Мы, собравшиеся здесь узким кругом, смею думать – другое дело. В о ж д ине должны шуметь и сотрясать воздух патетическими воплями. И я рад, господинполковник, сообщить вам, что отныне вы числитесь среди вождей общества нашего…

Ольга прекрасно видела лицо флигель-адъютанта – он был наседьмом небе от счастья, себя не помнил от радости: глупо выпученные глаза,напыщенная поза, словно скопированная с какой-нибудь древнеримской статуи… Этоне колдовство, в смятении подумала она, никто его не обморочивает, им простоиграют, как куклой, с помощью тех самых коварства и хитрости, что множествуобычных людей присущи…

– Разумеется, они, – камергер вновь небрежнокивнул в сторону шумной залы, – тоже необходимы для нашей цели. Но все онибудут исполнять подчиненную роль. Зато вы, Петр Людвигович, вы – другое дело.Человек, от руки которого падет презренный тиран, будет историей поставленрядом с Брутом и Робеспьером, в невероятной выси…

– Я не подведу, – сказал полковник. – Можетене сомневаться. По-моему, во мне мало сыщется от романтичного юнца или крикунавроде этих. – Он не менее презрительно покосился в ту сторону. – Уменя есть убеждения, у меня есть счеты. Вы даже не представляете, с какимудовольствием я всажу пулю в голову этому коронованному унтеришке…

Он говорил спокойно и просто, без всякой аффектации, голосзвучал ровно, глаза смотрели безмятежно – и Ольга поневоле содрогнулась отэтого сочетания: безразличия тона и содержавшегося в словах смысла…

– Позвольте вас поправить, – мягко сказалкамергер. – Пистолет – это, знаете ли, ненадежно. Может подвести – мало либудет причин… По-моему, это гораздо надежнее.

Он протянул полковнику кинжал в черных ножнах, кажется,металлических. Сверкнули кроваво-красные камни на затейливой рукоятке скрестовиной в виде птичьих лап.

– Пожалуй… – согласился полковник, до половинывытаскивая кинжал из ножен.

– Только не прикасайтесь к лезвию! – торопливопредупредил камергер. – Я постарался учесть все случайности и дать вамнаибольшие шансы… – он дружески приобнял полковника и сказал невероятнозадушевно: – Вы и не представляете, друг мой, с каким удовольствием я поменялсябы с вами местами… Но я человек не военный, боюсь, что в решающий момент рукадрогнет, не справлюсь…

– У меня не дрогнет, – мрачно заверил полковник,пряча кинжал на груди. – Честь имею, господа…

Он поклонился и вышел в другую дверь, не в ту, что вела впиршественную залу. Когда дверь закрылась за ним, камергер со вздохомоблегчения плюхнулся в кресло, откинулся на спинку, обитую синим атласом врозовый цветочек, прикрыл глаза. Сидя в таком положении, произнес: