Маева сцепила пальцы в замок.

– Но ведь можно же как-то прийти на суд, чтобы дать показания?

– Суд уже состоялся, вчера после полудня. Разве Питер вам не говорил?

Нет, не может быть.

– Но почему меня не пригласили свидетельствовать? При сложившихся обстоятельствах было бы вполне естественно, чтобы я выступила свидетельницей на суде. – Ее голос разнесся эхом в гулкой пустоте.

Пастор Кнудсен прекратил подметать.

– Ох, Маева. Питер выступил вместо вас – кстати, по моему совету, – поскольку вам нездоровилось. Магистрат дал разрешение, так как Питер присутствовал при родах. В день крестин вам стало плохо, все это видели, все это знают, вот почему магистрат проявил понимание и освободил вас от необходимости являться в суд. – Он указал на скамью, приглашая Маеву присесть. Сам тоже сел рядом с ней и неловко погладил ее по руке. – Я уверен, ваш муж не хотел лишний раз вас волновать.

Маева почувствовала, как внутри закипает холодная ярость. Питер. Она отдернула руку.

– И что же сказал мой муж?

– Что фру Тормундсдоттер в ту ночь всего лишь дала вам успокоительное питье. Лейда родилась несколькими днями позже, так что нет и не может быть никакой связи между вашим ребенком и трагедией в семье Иннесборга. – Он указал на большую толстую книгу, лежавшую на боковом столике у алтаря. – И тому есть подтверждение: запись даты рождения в приходской книге. Официальный документ.

От ярости ее бросило в жар. Она вытерла пот со лба и над верхней губой.

– Вам все еще нехорошо, милая? Наверное, вам нужно выпить воды?

Маева встала, но тут же села на место и закрыла глаза. Мне нужно море. Она попыталась улыбнуться пастору, но губы не слушались.

Он наблюдал за ней с нарастающим беспокойством, а потом крикнул куда-то в глубь церкви:

– Унна, подойти на минутку!

Девочка выглянула из комнаты за алтарем, держа в обеих руках по свече. Маева чуть не застонала. Унна подошла ближе:

– Что, пастор Кнудсен?

– Давай ненадолго отложим уборку. Фру Альдестад стало плохо. Будь добра, сбегай к колодцу, принеси ей воды.

Унна моргнула и уставилась на Маеву.

– Иди, дитя. Сделай, как я прошу, и, пожалуйста, поторопись.

Унна резко развернулась и бросилась к двери.

Пастор проговорил виноватым голосом:

– Теперь уже ничего не поделаешь, милая. Все в руках Божьих.

Маева прикусила губу изнутри, чтобы скрыть досаду и чувство бессилья.

– Я хочу дать показания. Мне надо поговорить с магистратом.

– Все равно ничего не изменится, Маева. Все уже решено.

– А если появятся новые сведения? Если я смогу доказать, что Хельга невиновна?

Она приняла у меня роды, и моя девочка совершенно здорова. Она обращалась к своей черной книге, и никакого вреда не случилось.

– Мой вам добрый совет: ступайте домой. Те доказательства, о которых вы говорите… они никому не помогут. Если появятся новые сведения, значит, появятся новые дознаватели. Новые допросы. Новые неоправданные обвинения. Осуждение невиновных.

Последнее слово он произнес с нажимом, стиснув руку Маевы. Его лицо стало очень серьезным, почти суровым.

– К тому же вы нездоровы, вам нельзя никуда ехать. Магистрат выехал из Оркена сегодня утром. И забрал с собой Хельгу.

В животе у Маевы все перевернулось и забурлило. Она кое-как поднялась на ноги.

– Takk, пастор. Я… мне надо на воздух. – Она бросилась к выходу, прежде чем он успел ее остановить. Буквально скатилась с крыльца, добежала до ближайшего дерева, схватилась за ствол, и ее вырвало на землю. Лейда проснулась и громко расплакалась. Маева прижалась лбом к дереву, дожидаясь, когда пройдет слабость.

Кто-то поднес ей ко рту чашку с водой. Маева подняла глаза: Унна.

Удивленная, она взяла чашку и отпила глоток.

– Takk, дитя.

Унна пожала плечами, не сводя глаз с Лейды. Она протянула малышке палец, чтобы та за него ухватилась. Маева не могла не заметить, что кожа на руке Унны абсолютно здоровая, чистая, без волдырей и красных пятен.

– Уже все понятно и все решено. Так говорит моя мама.

Маева с трудом подавила желание швырнуть чашку с водой ей в лицо. Она чуть сдвинулась вбок, чтобы Унна не смогла дотянуться до Лейды, и принялась тихонько покачиваться, успокаивая малышку.

– Честно сказать, я не знаю. Может быть, еще можно что-нибудь сделать. Возможно, им надо выслушать других свидетелей.

– Nei[71]. Все решила черная книга, которую нашла мама. – Унна забрала чашку из протянутой руки Маевы.

– Твоя мама нашла Хельгину книгу?

– Там на обложке были инициалы Х. Т. Так что, наверное, это ее книга. Как по мне, надо быть очень глупой, чтобы бросать где попало такие вещи. Если бы я была ведьмой, я бы хорошо спрятала свою книгу заклятий, и никто бы ее не нашел.

Что-то щелкнуло в голове у Маевы. Да, в самом деле. Продолжая покачиваться, чтобы Лейда опять не расплакалась, она спросила как бы из праздного любопытства:

– А где твоя мама нашла эту книгу?

Унна, которая уже поднялась на крыльцо и собиралась вернуться в церковь, обернулась через плечо:

– Ее нашла какая-то финка, торгующая на рынке.

Дверь за нею закрылась. Маева застыла не в силах пошевелиться.

Внезапно поднявшийся ветер закружил опавшие листья вокруг ее ног.

Две женщины сидели друг напротив друга, на двух пеньках внутри полотняного шатра. Одна низкорослая, другая высокая. Обе напряжены, у обеих в глазах – настороженное любопытство. Та, кого Питер любил когда-то, и та, кого он любил теперь. Странное отражение в причудливом зеркале.

Лейда хныкала и беспокойно вертелась. Маева нервно баюкала ее на руках. Внезапно у нее вновь разболелась голова, еще сильнее, чем прежде. Маева переложила малышку на другое плечо.

Хильда смотрела на нее в упор.

Маева оглядела шатер, весь увешанный тканями и мехами. Оленьи шкуры на полу и на стенах. Свисающие на лентах чучела мертвых птиц. Их печальные неживые глаза наблюдали за ней.

Так прошла целая минута. Маева проговорила, не выдержав напряженного молчания:

– Я знаю, кто ты.

Хильда едва заметно кивнула:

– Я тоже.

– Я знаю, что ты натворила.

Хильда указала на малышку у нее на руках: